работ.
— Дана, ну зачем? — вздыхает мама Юлианы.
— А за тем, что вы одна не справляетесь. Это машинка стирает автомат, а утюжить пока ручками надо.
— А картошка зачем?
— Мы пюрешку со Снежей делать будем, пока мамка не может кормить нашу Булочку. Да, Снеженька? — Хочет потрепать за щечки, но не касается. — Я курочку купила. Сейчас сварим и сделаем вкусненькое пюре.
— Ведра хватит? — спрашиваю.
— Чего? — Поворачивается в мою сторону.
— Картошки. — Это, пожалуй, единственное, чего я, правда, не люблю делать. В армии в свое время начистился. Это сейчас срочникам не доверяют, а мы за всю службу несколько грузовиков точно ножичками перечистили. Наигрался. Но готов согласиться даже на это.
— Сдурел что ли?! Пять…
— Ведер? — перебиваю, стараясь оставаться невозмутимым.
— Штук! — Не выдерживает «тетя Дана». — Да, Снежа, хорошо, что ты на папу только похожа, а умом в маму пошла.
Глава 19
Юлиана
Как же мне плохо. Тело то горит, то лихорадит до стука зубов. Ни в детстве, ни потом я никогда не болела. Совсем. Я не росла тепличным растением, но мама оберегала меня ото всего, что только могла проконтролировать. И, если мы с Аличевой набирали полные сапоги воды, когда измеряли после школы лужи, то потом обе сидели укутанные в пледах, в теплых шерстяных носках и пили горячий чай с лимоном и медом.
Беременность — это, пожалуй, единственный раз в моей жизни, когда я находилась под строгим наблюдением врачей.
Мама, как правило, никогда не звонила мне на работу, но тут она решила предупредить, посоветовав не возвращаться домой, чтобы не заразиться ветрянкой. Только об этом не могло быть и речи. Дочку я ни за что не оставила бы.
Мама сразу вызвала врача, и когда я приехала домой, моя малышка «похвасталась» мне зелеными точечками на руках.
— Мама, а зеленкой-то зачем? Сейчас же есть бесцветные мази. — Я смотрела на свое чудо в зеленую крапинку.
— Всех детей всегда мазали зеленкой. Толку от этих ваших новомодных мазей. Зря ты приехала. Пожила бы недельку у Даны.
— Ну точно! Мам, ты сама-то понимаешь, что просишь о невозможном?
— Я боюсь, как бы и ты не подхватила.
Опасения мамы оказались не напрасны. На следующий день Данка заметила на моем лице точно такое же высыпание, как и у Снежи, а уже вечером я свалилась с температурой, не в состоянии не просто встать к дочери, но и сама подняться с кровати, запоздало подумав, что только добавила маме проблем.
Следующие дни превратились в один сплошной кошмар. Температура никак не хотела спадать. А если и спадала, то ненадолго. Я изредка забывалась коротким тревожным сном, чтобы опять проснуться мокрой от пота. Мама стягивала с меня влажную насквозь рубашку и меняла постельное белье, перекатывая меня на бок. Потом мне казалось, что меня держат на руках, в которых было так тепло и хорошо. Хотелось остаться в них навсегда, но меня снова опускали на холодные сухие простыни, после чего я опять не могла согреться. До меня доносились голоса и тихие разговоры. Я слышала голос мамы, Даны и своей дочери, а иногда мне казалось, что я слышу мужской голос, который никогда бы не перепутала ни с каким другим. Что только не померещится в бреду.
В квартире слишком тихо. Не слышно ни капризов моей крошки, ни работающего телевизора, ни других звуков. Ночь? Разлепляю глаза. Темно. Значит, ночь. Прислушиваюсь к ощущениям — температура спала, и очень хочется пить. Глубоко вдыхаю, наполняя легкие кислородом, и из груди вырывается тяжелый вздох.
— Юлиана, — звучит рядом, и я замираю.
Тянусь и привычным движением включаю над кроватью свет.
— Богдан? — Часто моргаю, решив, что мне мерещится, но Богдан не исчезает. — Что ты здесь делаешь?
— Кажется, уснул. — Он разминает затекшие мышцы шеи и встает с пола, где сидел рядом с моей кроватью. — Ты как? Воды принести? — Кладет теплую ладонь мне на лоб. — О! Так-то намного лучше.
— Ты не ответил… — Спорю, пытаясь хоть как-то объяснить происходящее. Мне только бредовых галлюцинаций не хватает.
— Сейчас. На-ка, держи. — Подает мне электронный градусник. — Сейчас воды принесу. Там твоя мама с лимоном сделала.
Хмурюсь, ничего не понимая. Может, я еще сплю? Богдан, вода, мама, лимон — бред какой-то. Смотрю на термометр. Он вполне настоящий, осязаемый. Его я покупала перед рождением Снежаны, чтобы взять с собой в роддом. Послушно ставлю градусник себе под мышку.
Богдан возвращается со стаканом, помогает мне сесть.
— Богдан… — Напоминаю о своем вопросе, принимаю стакан из мужских рук и выпиваю половину.
— Я не мог до тебя дозвонится. Испугался, что что-то случилось. Приехал к тебе домой.
— И как давно… ты здесь… засыпаешь?
— Вечером уходил, но сегодня твоя мама уснула, и я не стал ее тревожить.
Вроде бы все просто и логично, но это далеко не так. Богдан здесь, а значит…
— Да, Юлиана. Я видел Снежану, — договаривает, словно читает мои мысли, и я отвожу взгляд. — Она — самое лучшее, что я увидел за все время, как ты уехала.
Перевожу взгляд на место, где стояла детская кроватка. Ее нет.
— А где…
— Марина Олеговна попросила переставить кроватку в большую комнату, пока тебе не станет лучше.
— Тебе папа дал мой адрес? — Меняю тему, потому что пока не готова говорить с ним о дочери.
— Что? А… Нет. Он знал только старый. Твой адрес я узнал от Петровны, помнишь, у которой…
— Я поняла, — перебиваю Богдана.
Как бы не доверяла Петровна своим знакомым, но мои паспортные данные все-таки она записала.
Только о нашей с Богданом ночи я тоже пока не готова говорить.
— А Игорь Алексеевич, — продолжает отец моей дочери. — Он сказал, что ты перестала с ним общаться.
— Что?! — переспрашиваю и смотрю на Богдана. — В каком смысле?
— Он сказал, что ты не отвечала на его звонки и не ответила ни на одно сообщение.
— Богдан, но он ни разу мне не звонил, — произношу тихо, и мне заранее не нравится, что сейчас услышу.
— Юлиана я сам видел его сообщения и звонки. Ни одного ответа, и ни на один звонок не было соединений.
— Да быть такого не может. — Хочу подняться. От резкого движения кружится голова, и я едва не падаю.
Богдан вовремя успевает поймать.
— Юлиана, тебе не стоит так резво вставать.
Между нами тонкая преграда из ночной сорочки, которая совершенно не спасает. Я чувствую тепло мужского тела и слышу стук его сердца. Голова кружится то ли от слабости, то ли от его близости.
— Я хотела
