цивилизации является переходный период между Республикой и Империей в Риме. Если позволить средиземноморью того времени впасть в упадок, к переселению народов не останется ничего сколько-нибудь значимого, на основе чего ее можно будет построить. Вероятность создания варп-двигателей на экзотической материи может быть сведена к нулю только в этом случае.
— То есть…
— Нам пришлось откатиться больше, чем на две тысячи лет назад, — Сариола кивнул и устало прикрыл глаза.
Магнусу понадобилось какое-то время для того, чтобы возможность говорить связными предложениями к нему вернулась
— И что теперь?
— Теперь? — Сариола вздернул бровь, — Будем заниматься тем же, чем мы всегда занимались. Фундаментальные аномальные объекты нашей вселенной никуда не делись, им все так же требуется содержание, точно так же, как и текущей цивилизации требуется поддержание завесы нормальности.
— А корабль?
Сариола замолчал. Взгляд его стал тяжелым, даже ледяным.
— Если они не уберутся подальше, его придется уничтожить. Вместе с пассажирами и экипажем.
— Но… Но почему?! — говорить с упавшей вниз челюстью было тяжело, но Магнус справился.
— Слишком большой риск. Они могут стать катализаторами процессов, которые нам необходимо предотвратить.
Это неправильно. Но, в конце концов — они монстры. Зло, необходимое для предотвращения еще большего зла.
— И откуда ты все это знаешь только… — на самом деле Магнус не намеревался говорить это вслух, оно как-то само получилось.
Сариола улыбнулся:
— Всех на этом объекте после реконфигурации ввели в курс дела полностью. И я был одним из тех, кто голосовал «за» это решение, — Сариола протянул ему руку, — Советник Йоханн Сариола, очень приятно.
Пленник (Гай Цезарь I)
Мрачные конвоиры до сих пор не проронили ни единого слова. Наполненный криками удивления, беспокойства и боли, форум остался позади, и сейчас их молчание особенно резало по ушам.
Втроем против нескольких когорт — у них не было ни единого шанса с самого начала.
Бой начался неожиданно. Гай даже не успел в полной мере осознать, какой приказ только что прозвучал, как меч просвистел возле его уха. Вбитые глубоко на подкорку рефлексы не заставили себя ждать, но их не могло быть достаточно при таком неравенстве сил. Один из пропущенных ударов, — нанесенный, что удивительно, голыми руками, — заставил его сложиться пополам, а следующий — выбил землю из-под ног.
Что-то треснуло в кармане — и осколок впился в ногу. Недостаточно сильно для того, чтобы повредить какой-нибудь сосуд, но достаточно — для того, чтобы понять, что именно случилось.
Комм не пережил падения на брусчатку с высоты его роста.
Крик Джузеппе раздался сверху, но попытка поднять голову и посмотреть, что с ним, закончилась прицельным ударом, который вдавил Гая в землю — и спровоцировал взрыв в голове.
Звон в ушах начинал стихать только сейчас.
Возвышавшиеся храмы, прямоугольный — Кастора и круглый — Весты, остались позади, и конвоиры повернули направо, увлекая его за собой. Разбитые губы расползлись в неуместной усмешке. Сомнений больше быть не могло.
Словно в каком-то сюрреалистичном сне, он возвращался домой по тому же самому пути, по которому около года назад ушел оттуда прямо на ножи.
Дурацкое зеркальное отражение — самым удивительным в нем было то, что он все еще был жив.
Дверь дома, — его дома, — открылась. Незнакомый раб-привратник, не издав ни звука, юркнул в свою каморку. Один из конвоиров с силой толкнул его в спину — и ребра прострелило болью. Только перелома ему сейчас не хватало.
— Иди. Август хочет тебя видеть, — бросил конвоир.
Август[1]…
Усмешка висельника застыла на лице Гая, словно на посмертной маске[2]. Его ошибки с каждым разом все дороже и дороже обходились окружающим — и эта стала кульминацией. Можно сказать — фатальным постскриптумом.
Пусть и невозможно было предугадать, что смышлёный и серьезный сынишка Атии за каких-то несчастных восемь лет превратится в того человека, про которого он читал в чудом сохранившихся письмах Лепида[3] — казавшийся настолько незначительным, но ставший роковым, выбор все равно сделал он.
И только он нес за него ответственность.
Переступив через высокий порог, он прошел в залитый светом атрий. Визуально, внутри совсем ничего не изменилось — та же мебель, те же мозаики, украшающие стены, те же статуи по углам, — но в то же время, что-то было не так. Неправильно. Не на своем месте.
Дом, когда-то его собственный, теперь ощущался чужим. Сейчас он был здесь не хозяином, но пленником — и в этом была какая-то странная ирония.
— Отец! — непривычное слово[4] резануло слух, и он повернулся на звук.
Радостно улыбающийся Гай Октавий сидел в таблинуме, — его таблинуме, — и приветливо махал ему рукой. Он нахмурился. Слишком резкий контраст за каких-то несколько десятков минут. Октавий мог хотя бы немного постараться.
— Прости моих ребят. И меня. Я тебя не признал. Боги, да мне до сих пор трудно поверить, что ты жив! — Октавий выскочил из-за стола, подбежал к нему и замер, словно не решаясь обнять.
— Все в порядке, — отозвался Гай. На лице его не дрогнул ни единый мускул — и на так и не предложенный жест он тоже не ответил.
Лицо Октавия исказилось разочарованием:
— Ты мне не веришь, да? — виноватый взгляд проникал в самую душу, — Извини, пожалуйста! Я… Пойми, пожалуйста, в Городе сейчас такая обстановка… Здесь война, там голод, тут парфяне! Я… Принял тебя за одного из местных смутьянов! Прости! — голос Октавия сорвался на надрывный крик, а в глазах, казалось, даже встали слезы.
Как-будто два абсолютно разных человека. Тот, который был полчаса назад на рострах, ничем не напоминал этого — действительно похожего на сына Атии, и Гай не знал, что и думать.
Он похлопал Октавия по плечу и сказал:
— Все в порядке. Я тебе верю.
Этого оказалось достаточно для того, чтобы тот, шмыгнув носом, бросился ему на шею, так, словно абсурда и без этого не было достаточно. Однако, довольно быстро Октавий отпустил его и, смотря ему прямо в глаза спросил:
— Ты, наверное, голоден? — и было в этом что-то странное. Не в самом вопросе — в совокупности. Эмоции Октавия ощущались искренними, слова — звучали правдиво, но глаза его не выражали ровным счетом ничего.
Гай растеряно кивнул, — нужно же было что-то ответить, — и Октавий крикнул в сторону:
— Леарх, там в триклинии[5] все готово?
Из двери, что вела на кухню, выскочил раб, — кучерявый тощий грек, — и дёргано отозвался:
— Да-да, хозяин. Почти… Сейчас… — после чего тут же втянул голову в плечи и закрыл глаза, словно готовясь к удару.
Гай нахмурился. Хочешь узнать человека получше — посмотри
