украсть или отнять. У певца нельзя отобрать волшебный голос, можно вырвать язык; но вырванный язык — это просто бесполезный кусок мяса. Но у певцов иногда вырывают языки — те, кто никогда не сможет так петь. Чтобы он стал таким же как все. Не позволь вырвать себе язык, Марго…
Марго(12). Сентябрь
— Не позволь вырвать себе язык, Марго… Может быть, когда-нибудь ты найдешь тех, кто сможет услышать тебя. Так, как умеешь слышать ты. Не позволь… и попытайся не онеметь и оглохнуть сама … от усталости или от отчаяния…
Старуха умирала. Иногда ее голос уже был тих, как шелест сухих листьев под лунным светом, который можно услышать только тогда, когда очень внимательно прислушаешься.
Старуха умирала — Марго видела это по ее глазам, тускнеющим и теряющим цвет и жизнь с каждым днем.
Эта осень была долгой и красивой, с теплыми, безветренными сухими днями. Деревья так и достояли до первого снега в роскоши золоченых и багряных листьев. Осень как будто медлила, позволяя собой полюбоваться и давая им всем время — старухе попрощаться с Марго, Марго — со своим детством, а ее волку — превратиться из беззаботного щенка в молодого сильного умного зверя.
Старуха почти все время лежала, греясь на непривычно щедром для осени солнышке — и говорила, почти не умолкая, как будто пыталась договорить все, что не успела за свою долгую жизнь, хотя Марго видела, что ей все труднее и труднее — не только говорить, но уже и дышать. Казалось, что она уже так устала, что ее старое сердце иногда пропускало удар-другой, а грудь забывала вдохнуть — и Марго иногда казалось, что старуха уже мертва.
Марго хотелось заплакать от бессилия, и хотелось ослушаться старуху — и ПОСМОТРЕТЬ в ее тускнеющие глаза. Так, как когда-то учила сама старуха.
Глаза — это дверь, говорила старуха. Дверь в чужой дом. И, прежде чем войти внутрь, надо попросить позволения — или дождаться, пока тебя позовут. Но, в крайнем случае — и об этом крайнем случае старуха тоже говорила — правда, очень неохотно, заставляя Марго запомнить раз и навсегда, что крайний случай — это когда уже перепробовано все остальное; в крайнем случае, можно попытаться выломать дверь — и войти без спроса. Но это очень опасно для входящего. Хотя, в общем-то, опасно это в любом случае. Потому что никогда не знаешь, что найдешь — там, внутри.
Поэтому всегда надо идти очень осторожно, чтобы не потерять обратной дороги, не оступиться — и не переломать в потемках все кости. Так, как входят в незнакомый чужой дом, предусмотрительно наклоняясь — чтобы не удариться о притолоку, и аккуратно переступая порог, который неожиданно может оказаться коварно высоким и скользким. И вдвойне осторожно — там, за порогом, — чтобы случайно не переломать чего-нибудь там, внутри, в этих незнакомых потемках чужих мыслей, желаний и чувств. Потому что ты заходишь вовнутрь для того, чтобы помочь, а не для того, чтобы разрушить. И именно это талдычила старуха Марго — до тех пор, пока не убедилась, что девочка поняла — и выучила это правило наизусть.
Человеческая душа хрупка, и последствия даже малейшей небрежности в обращении с ней — непредсказуемы. Ты можешь пытаться вылечить головную боль — пустяковина, всего-то, что надо — открыть заклинившее окно, выпустить из дома затхлый воздух; а заденешь по пути случайно, например, локтем, этажерку — и соскользнет на пол и так уже балансировавшее на самом ее краю зеркало, и до конца жизни будет «излеченный» бессмысленно пялиться в пустоту перед собой, пуская слюни и тщетно пытаясь собрать рассыпавшееся в осколки отражение всего мира.
Не лезь внутрь, до тех пор, пока тебя не зовут — талдычила старуха — и заставляла Марго повторять это за собой — куда строже и требовательнее, чем придирчивая нянька, заставлявшая Марго учить непонятные псалмы. Только здесь было понятно, и Марго была согласна со старухой. Только ведь … старуха и сама говорила про крайний случай. И, может быть, этот крайний случай как раз тогда, когда на твоих глазах умирает единственный человек, которого ты …любишь?
«Я люблю ее», — думала Марго, с отчаянием глядя в тускнеющие старухины глаза, из которых потихоньку — день за днем — ускользала жизнь. Поздно, поздно…почему она так поздно поняла это?
Интересно, почему осознание любви настигает тебя как раз тогда, когда ты уже теряешь ее? Почему ты понимаешь, что умираешь от жажды — и, вообще, умираешь, — только тогда, когда чашка с волшебной живой водой выскальзывает из твоих пальцев, и тебе остается только растеряно смотреть, как она разбивается вдребезги на камнях возле твоих ног — и понимать, что теперь ты уже точно умрешь в этой проклятущей, пыльной и бесконечной пустыне …
— Не смей, — старухина исхудавшая, но еще сильная рука перехватила тонкое запястье девочки, а старухины глаза мигнули — скрылись на мгновение за бледной морщинистой кожей век — как у больной птицы — увернулись от пристального взгляда Марго, и посмотрели на Марго — из-за полуприкрытых век — строго и настороженно. Дверь? Да нет, не дверь — ворота, тяжеленные, железные, накрепко закрытые — глупая девчонка, возомнившая себя взломщиком, может обломать себе пальцы, пытаясь приоткрыть их — хоть на малюсенькую щелочку. Марго охнула — от боли — в стиснутом старухой запястье, — и в невидимых пальцах, которыми Марго пыталась раздвинуть накрепко спаянные створки железных ворот в старухиных глазах.
— Я предупреждала тебя, бестолковая дурочка, не лезь без спроса, — напомнила старуха, выпуская — руку Марго — из своей ладони, и взгляд Марго, защемленный, как челюстями капкана, створками железных ворот — из своего взгляда. — Если ты будешь так делать, когда-нибудь ты погибнешь — или сойдешь с ума. Я ведь тебе говорила это сто раз, а?
— Ты еще говорила, что, в крайнем случае… — напомнила Марго, морщась и потирая запястье: — Ты говорила, что если любишь…
Она запнулась, увидев улыбку на старухиных губах — необычную, слабую, дрожащую, и посветлевшие глаза — как будто, золотистый солнечный свет, гладивший впалые старухины щеки, проскользнул внутрь ее глаз — туда, куда так и не удалось прорваться взгляду Марго.
— Спасибо, — сказала старуха, и улыбка еще сильнее изогнула ее тонкие, не привыкшие улыбаться, губы. — Если бы ты знала, девочка, как давно я не слышала таких слов. Собственно, я больше никогда и не надеялась услышать — уже много-много лет.
Старухины пальцы легонько и извиняюще погладили покрасневшее запястье Марго.
— Я не
