у них дела, спросил он, она его простила, спят они теперь раздельно, и что с детьми, твоя история какая-то незаконченная. Да нет, она закончилась, но не все можно простить, что-то не прощается, ты винишь себя, и дни уже никогда не будут прежними. Ты злая.
Нет, реалистка. А спят они раздельно? Слышала, что ему иногда приходится мириться с диваном, возможно нечасто, она закончила свое заочное обучение, получила работу у главы администрации и стала его правой рукой. А дети? Они приспособились к жизни в деревне, хотят теперь жить только здесь, дома у нас ближе, друзья ближе, дети это очень ценят, но они не могут забыть щенков, я тоже, сказал Маттиас, встал, надел пальто, коричневое и толстое, из грубой шерсти. Надень капюшон, и тогда превратишься в монаха. Как же я сейчас далек от целомудрия, сказал он, полушутя-полуизвиняясь. Тебе это не повредит, она встала, а Фьола с Брандом переглянулись. А как же Кристин, вдруг спросил Маттиас, будто только что вспомнил о ее существовании, да, и ее бедолага муж. Элисабет пожала плечами, полагаю, там наоборот: Петур винит себя, что не заботился о ней, Кристин обвиняет его в вялости, упрекает, что начинает храпеть, едва голова коснется подушки. Кстати, ты боишься привидений?
МАТТИАС. Разумеется. Боюсь, если они существуют. Поскольку они приносят смерть, а я боюсь смерти. Но почему ты спрашиваешь?
ЭЛИСАБЕТ. Тебе придется перебороть этот страх и избавиться от привидений на складе.
МАТТИАС. Привидения! Ты же вчера сказала, что все дело в проводке.
ЭЛИСАБЕТ. Не надо воспринимать меня всерьез.
МАТТИАС. Что ты имеешь в виду?
Элисабет улыбнулась, она это делает нечасто, как мы сейчас понимаем, она улыбнулась, ее красные, немного полные губы разомкнулись, и Маттиас увидел ряд белых зубов, щербинку между передними зубами, два нижних неровные, они наклонились друг к другу, словно ища поддержки. Иногда я что-то говорю, только чтобы шли дни, или чтобы их изменить, что-то сдвинуть, до чего-то достучаться, удивить людей бесшабашными заявлениями, встряхнуть сонный покой над нами и повсюду вокруг, но сейчас я иду домой. А ты поговори с парнями, они будут рады тебя видеть, до смерти рады освободиться от ответственности, и дай мне знать, если наткнешься на привидения, это было бы большим облегчением, мы бы убедились в существовании жизни после смерти, и тогда бы осталось только выяснить, какая она, однако, вероятно, лучше знать о ней как можно меньше.
Маттиас посмотрел на Элисабет, явно сомневаясь, покосился в сторону прилавка, там виднелись две головы, четыре уха, быстро провел по усам, словно задыхаясь, глотнул воздух ртом, затем произнес быстро и тихо: ты ведь знаешь, что я уехал прежде всего из-за тебя? Элисабет ничего не говорила, только смотрела, но какими глазами. Он снова направил взгляд в сторону прилавка. Вероятно, собирался найти нечто большее, чем ты, вообразил себе, что тогда будет легче вернуться — к тебе, я имею в виду. И? И что? Нашел? Нет. Но тем не менее вернулся. Маттиас поднял руки, словно сдаваясь. Она долго смотрела на него, затем сказала, немного понизив голос: у меня есть длинный красный шелковый халат, он тонкий и вполне прозрачный, демонстрирует, но кое-что скрывает, будоража воображение, я буду в нем и больше ни в чем. Элисабет подошла к двери, открыла ее, вышла в прохладный февральский день: начинало темнеть, воздух как будто сгущался; Маттиас шел за ней, она пересекла парковку и направилась домой, он смотрел ей вслед. Бранд и Фьола встали, ты это слышал, спросила она, еще бы, Бранду с трудом удавалось стоять спокойно, она собирается обнажиться! И не скрывает этого, пробормотала Фьола, почувствовав на себе его взгляд, она посмотрела вниз. Затем тряхнула головой, эти сестры всегда были с приветом, и неудивительно, они так и не выросли. Бранд глотнул, лицо раскраснелось, лысина порозовела, он погладил себя по затылку, почесал шею и задумчиво, смущаясь, произнес: раздетые женщины такие красивые. Фьола удивленно посмотрела на него, и Бранд в смущении добавил: наверное, в мире нет ничего прекраснее! Фьола молча пошла убирать столик после Элисабет и Маттиаса, к заправочной колонке подъехала машина, Бранд быстро направился к двери, взялся за ручку, ему нужно было выйти на улицу, чтобы остыть, щеки неприятно горели, но как только он открыл, донесся голос Фьолы: тебе придется сегодня довольствоваться топливными баками, дорогой.
четыре
По пути на склад Маттиас немного постоял у окна кооперативного общества, разглядывая три открытки, он улыбался сам себе, наверное, вспомнил, где их купил и где нацарапал на обратной стороне несколько слов, затем пошел дальше, посмотрел налево: Элисабет как раз спустилась к Сельскохозяйственному банку, скоро она скроется за почтой, сократив путь домой, и кое-кто отдал бы правую руку, здоровье на три месяца, машину и даже собаку за то, чтобы она ждала именно его.
Маттиас шел вдоль кооперативного общества. Небрежной походкой, немного вразвалку, в пальто, напоминавшем монашескую рясу. Он остановился на углу и посмотрел в проход между кооперативным обществом и складом, который иногда называли Берлинговым[5] проливом. Маттиас стоял сунув руки в карманы и думал. Когда руки в карманах, хорошо думается: человека охватывает спокойствие, своего рода смирение, иногда уныние или грусть; кто стоит вот так, сунув руки в карманы и прислонившись плечом к стене дома, и думает, тот на несколько мгновений становится свободным и ни от кого не зависит. Вынув руки из карманов, Маттиас продолжил свой путь, и в то же время из кооперативного общества вышла женщина, а за ней мужчина, они увидели, как Маттиас наклонился, поднял камень-голыш и положил в карман, потом стоял неподвижно, как им казалось, в тяжелых раздумьях, мужчина и женщина смотрели на него, женщину звали Роза, она с одной из ферм к югу от деревни, заседает в местной администрации, умеет организовать и реализовать, у них в долине мало что происходит без ее участия: Роза может сесть на стул у стены и играть на скрипке грустные мелодии курам на дворе, собаке и детям, иногда приходит любопытный теленок. Мужчина живет в нашей деревне, это Даниэль, тот самый ветеринар, который позаботился о сломанной ноге Симми, когда тот упал с лошади. От Даниэля иногда пахнет виски, он мечтает о Розе, пишет ей любовные письма, читает их ночи и своему двенадцатилетнему коту, затем подшивает в папку. Когда они с Розой выходили, он дотронулся до ее пуховика тыльной стороной ладони, по телу словно прошел ток, и жизнь была прекрасной. Даниэль стоял рядом
