точно переведены старцем Паисием, то на это доказательством может служить находящийся у нас экземпляр этих книг, данный нам покойным отцом Филаретом[295], где по сторонам выставлены листы греческой «Филокалии[296]» и где соблюдается правописание старца Паисия и выставлены над словами точки, как в Исааке Сирине[297]. Я уже говорил об этом с Федором Александровичем. Он обещался пропустить скоро, только опасался за некоторые темноты в «Толковании на „Отче наш“». Во избежание затруднений от этой темноты я думал сделать одно из двух: или напечатать против словенского подлинника русский перифразис, как сделано с книгой Лоре «О любви»[298], или в выносках приложить перевод только одних темных мест, соображаясь с переводом латинским, прислав и то и другое на Ваше предварительное рассмотрение и исправление. Это казалось мне нужным для того, чтобы не исправлять самого текста, писанного Паисием, а сохранить его как вещь священную. Потом — прошу Вас уведомить меня, угодно ли Вам будет мое предложение, и поспешить присылкою рукописей, если не всех вдруг, но хотя бы частями, потому что и Голубинский говорил мне, что он скорее и охотнее может просматривать рукописи частями, т. е. по нескольку листов, а не все вдруг. Что касается до предисловия, то, я думаю, не лучше ли будет его опять печатать последнее для того, что между этим временем, вероятно, Вы получите многие сведения о лицах, там упоминаемых, от разных читателей Вашей книги и потому многое можно будет прибавить. Кстати, прилагаю Вам письмо Ф. А. Голубинского к Шевыреву, писанное еще <?> в марте месяце прошлого года[299]. Но Шевырев вспомнил об нем при самом окончании печатания, потому я и не успел послать его к Вам тогда, а вставил сам в предисловие ту перемену об отце Афанасии[300], какую предлагал Голубинский. Но мне кажется по некоторым соображениям, что Голубинский напрасно приписывает такое полезное участие Якову Дмитриевичу[301] в исправлении «Добротолюбия». Вероятнее кажется предположить, что он принадлежал к тем ученым исправителям, о которых говорил митрополит Гавриил[302] и которые больше мешали, чем помогали. Впрочем, Вам это должно быть известнее. Что же касается до Филарета Глинского[303], то я говорил об нем замечание Ваше Федору Александровичу, но он ответил мне, что Филарет точно был очень долго игуменом, но при конце жизни был сделан архимандритом. Если при втором издании Вам угодно будет приложить портрет старца Паисия, то прошу Вас написать об этом поскорее, покуда он еще не стерт с камня. Это будет дешевле, чем снова рисовать его. Также и о снимке с почерка.
Окончив о книге, позвольте мне предложить Вам просьбу о себе самом: я желал бы говеть в этот пост и приобщиться Святых Таин, но не смею этого сделать без Вашего разрешения. Благословите ли Вы меня, батюшка, или прикажете отсрочить? С нетерпением буду ожидать Вашего ответа и с покорностью.
Душевно Вам преданный Ваш духовный сын и почитатель И. Киреевский.
P. S. Отцу игумену и отцу Иоанну[304] прошу Вас передать мое глубочайшее почтение.
Письмо Федора Александровича прошу возвратить.
62. Оптинскому старцу Макарию
Между 8 февраля и 17 марта 1847 года
Высокопочтеннейший и многоуважаемый отец Макарий!
Вчера получил я письмо от Шевырева вместе с одним местом корректуры «Жития старца Паисия», и то и другое препровождаю к Вам для рассмотрения. Хорошо бы было, если бы Вы успели отправить корректуру обратно к Шевыреву в понедельник с экстра-почтою. На полях корректуры Вы найдете заметки Шевырева карандашом: он спрашивает, какого правописания угодно Вам держаться в словах славянский, словянский или словенский и в словах отнудъ или отнюдь. По моему мнению, в последнем слове несомненно должно быть в конце ъ, т. е. отнюдъ. Первое же слово пишут каждый своим образом. Я обыкновенно пишу словенский, производя словени от слова в противоположность немцам. Впрочем, извольте выбрать, какое Вам кажется правильнее, и по нем исправить другие, выставляя поправку на полях так, как на последней странице исправлено словом разум.
Адрес Ваш Шевырев уже имел и по нем один раз уже и писал к Вам, но, вероятно, потерял.
Не скорее ли будет дело, если бы, вместо того чтобы посылать корректурные листы из напечатанного уже текста по почте, — исправить предварительно по напечатанной книжке те ошибки, которые найдутся там сверх замеченных опечаток, и послать книжку Шевыреву. В случае сомнения о правописании, кажется, можно положиться на него. А что будет печататься вновь с рукописей, то пусть он посылает в корректуре. Впрочем, извольте сделать, как найдете лучшим. Я говорю это предположение только для сокращения времени.
Видно, что они там оценили Ваше дело настоящим образом и приняли его к сердцу. Очень бы желательно было, чтобы исполнилось предположение Голубинского и московский митрополит с своей стороны прибавил что-нибудь к предисловию. Кроме достоинства его пера, он может более всех других иметь драгоценные сведения о многом и о многих, упомянутых в предисловии.
Наталья Петровна не пишет к Вам потому, что чувствует себя не совсем здоровою. Она поручила мне сказать Вам ее почтение и передать Вам, что о госпоже Галактионовой[305] она действительно еще не справлялась, но что по желанию Вашему она непременно с нею познакомится. Что же касается до ее денег, то на такую вещь, без сомнения, найдутся много охотников, а из многих легко можно будет по Вашему совету избрать вернейшего. Мы же, слава Богу, теперь в деньгах не нуждаемся. Если же никого верных не найдется и Вы непременно этого пожелаете, то, разумеется, мы исполним Вашу волю. Мы оба просим передать наше почтение отцу игумену и не забывать в Ваших святых молитвах душевно Вам преданного И. Киреевского.
63. М. В. Киреевской
17 марта 1847 года
<…> Ты пишешь, милая сестра, что тебя давно уже преследует мысль о освобождении крестьян, что ты молишься Богу, чтобы Он позволил тебе осуществить эту сладкую мечту, что думаешь, что и мы в этом случае одобрим твое желание и просишь наших советов о том, как произвести в действительное исполнение твое намерение. Благодарю тебя за то, что ты сообщила нам свою мысль и хочешь знать наше мнение. Долгом сердца считаю сказать его тебе с полной искренностью.
Но прежде чем я скажу тебе свое мнение о твоем деле, я считаю также долгом сказать тебе мои убеждения об освобождении крестьян в России вообще для того, чтобы ты не предполагала во
