— Как?!
— А вот так. Как все остальные телки, которые предпочитают телок. Тебе не казалось странным, что у вас в доме вечно толкутся какие-то девицы?
— Но я думала… Я думала…
Он вытаращил глаза. На меня вдруг накатил приступ смеха. Я смеялась и смеялась, не в силах остановиться, пока из глаз не потекли слезы.
— Я думала, что Эрмина держит слово, которое дала отцу. Не водить в дом парней.
Дождь немного утих, и я наконец сумела прочитать на мокром указателе: «Марсель. 300 км». Быстро прикинула: еще три часа, ну может, три с половиной. Значит, пошел обратный отсчет. Арно попросил остановиться на ближайшей площадке отдыха и пересел за руль, давая мне возможность немного расслабиться. Я заняла «место смертника» и стала смотреть на быстро убегающую дорогу. Снова подступила тоска. В глаза бросился рекламный щит, натянутый между двумя приморскими соснами. «Будущее принадлежит вам» — огромными буквами обещал он.
Ты сама кузнец своего несчастья. Надо тебе было отдавать ему это письмо, из-за которого все рухнуло? Хорошо бы принять таблетку. Она бы меня успокоила. Но, уезжая, я была так уверена в себе, что оставила лекарство дома. Эти перепады настроения не укрылись от Арно, искоса наблюдавшего за мной в зеркало заднего вида. Когда он заговорил, голос его звучал вполне серьезно:
— Тебе надо продать квартиру и немножко попутешествовать. Поезжай куда-нибудь, где солнечно.
У меня сжалось горло. Как мне хотелось сказать ему правду. Но зачем? Это только разбудит в нем чувство вины.
— Именно это я и собираюсь сделать, — ответила я.
— Зря я карту сжег. Лучше бы тебе отдал. Совершила бы кругосветное путешествие. Вместо меня.
— Да уж, что зря то зря.
— С чего бы ты начала?
— С Сенегала, — наобум ляпнула я.
— Номер снимай в пятизвездочном отеле. Грех не пользоваться бабками, когда они есть.
— Ну, ясное дело.
Голосовые связки скрутило двойным узлом. Полузадушенные слова умирали во мне, не успев родиться.
— Ты будешь мне писать?
— На какой адрес я должна тебе писать? — Помимо моей воли в интонации прорвалось раздражение.
— Пока не знаю.
— Ну и я не знаю.
Все, больше я не могла говорить. Сдерживалась из последних сил, чтобы не расплакаться, но лента дороги, на которую я безотрывно смотрела, начала дрожать и расплываться. В конце пути мы расстанемся. Как бы мне хотелось, чтобы все пошло по-другому! Чтобы мы попали в аварию. Чтобы он передумал. Он еще мог передумать. Он не предупредил цыганку о своем приезде, и никто пока не догадывался, что у ребенка будет отец. Он все еще мог махнуть куда глаза глядят, прихватив меня с собой, не дать погибнуть этой волшебной грации, которая улетучится, едва он поставит свой чемодан на порог цыганкиного дома. Я понимала, что мне плохо удается прятать свое горе. Неужели он ничего не видит? Неужели не замечает, чего мне стоит своими руками отдавать его другой?
Впереди зажглись фонари. Догорал наш последний день. Стрелка указателя горючего спустилась к красной черте, и Арно свернул к первой же бензозаправке. Нет, он не хочет попадать в аварию. Не надейся попусту. Он залил полный бак и велел мне ждать, а сам пошел платить. Расстегнул боковой кармашек рюкзака, достал бумажник и под непрекращающимся дождем побежал к кассе. Из кармашка выглядывал какой-то листок. Нет, не листок, больше похоже на фотографию. Быстро оглянувшись, я убедилась, что он еще ждет своей очереди. Осторожно вытянула снимок, перевернула изображением к себе. И оказалась лицом к лицу с собой. Это было фото, сделанное моим отцом на пляже. «Нини. Жуан-ле-Пен. 1971». Эжени Марс в двадцать лет. Эжени Марс в молодости. Арно украл карточку из коробки. Это единственное, что останется ему от меня — образ девушки, с которой он мог бы прожить жизнь, если бы по воле судьбы она не родилась на тридцать лет раньше, чем следовало. Я не очень понимала, что делать — расстраиваться или чувствовать себя польщенной, но поскольку сейчас я сидела одна, то просто заплакала. Когда он вернулся, я все еще продолжала плакать. Он молча сел, подавленный, не спеша включать зажигание. На стоянке было пустынно. В ночной тьме слабо светился тонкий серпик луны. Где-то неподалеку ухала сова. Он набросился на меня без предупреждения, распахнул блузку, обрывая перламутровые пуговицы, и принялся целовать мне грудь. От его горячего дыхания по коже у меня побежали мурашки. Его руки скользнули между моих бедер. Я хотела крикнуть: нет, но он уже расстегивал свои джинсы, и я поняла, что протестовать поздно. Он был нежен и груб одновременно. Не знаю, видел нас кто-нибудь или нет, — я нарочно закрыла глаза и отдалась во власть сладких ощущений. Наверное, уже завтра его прощальный дар обернется для меня новой болью, но это будет завтра, а пока я молила его об одном: стиснуть меня крепче, делать со мной все что угодно, чтобы на коже остались царапины от ногтей, а на шее — следы от укусов, дать мне почувствовать себя истекающей кровью и грязной. Он взгромоздил меня на себя, и мы, заключенные в слишком узком пространстве, перетекли друг в друга, обратившись в единое существо с чудовищным телом, одновременно старым и юным, мягким и жестким, состоящим из шишек и ям. В миг наивысшего наслаждения я поняла, что готова умереть, и закричала. Как все упростилось бы, если бы смерть забрала меня прямо сейчас, без предупреждения. Арно отпихнул меня на пассажирское сиденье, подтянул штаны и молча рванул машину с места. В наступившей тишине слышался только шум мотора. Я вообще ни о чем не думала — я и дышала-то с трудом. Уткнулась лбом в холодное стекло и сама не заметила, как заснула. Когда я открыла глаза, машина стояла с включенными фарами. Арно сидел на капоте и смотрел вперед, на ни чем не примечательный охрового цвета дом, и курил. Последняя сигарета приговоренного. Значит, приехали. Вот именно, Эжени, приехали. Ты сама сделала выбор, сама написала конец истории. И последнюю точку ставить тоже тебе.
Ставни, прикрывающие два окна, были сломаны. Со стен клочьями облезала краска. Убожество фасада кое-как прикрывал худосочный плющ. Во всем доме светилось всего одно окно, на втором этаже — наверное, в спальне цыганки. Фигура Арно вдруг показалась мне такой хрупкой… Хватит ли ему мужества взвалить на свои плечи заботу о семье? Он ведь понятия не имеет, что его ждет. Он состарится в этом доме, быстро состарится, потому что молодость кончается там же, где кончается свобода. Его танцующая походка, его чарующая беззаботность, не ведающая бремени обязанностей, — все это сгинет навеки. Бедный любимый мальчик, а ведь он мог его совершить, это путешествие, мог изъездить мир вдоль и поперек, и ему не о чем было бы сожалеть. Но судьба любит ставить подножку, даже самым ловким. Впрочем, как знать, может, он найдет свое счастье в этом сером существовании. Станет нормальным отцом, купит просторную машину, заведет еще детей и будет провожать их в школу. Тесть с тещей будут радоваться, глядя на него, и говорить друг другу: «Повезло дочке с этим парнем, ох и повезло!» Ну да, он ведь еще и богатенький. Наймет маляра, чтобы перекрасил фасад, и тесть украдкой смахнет непрошеную слезу, хотя вообще-то плакать не в правилах этого сурового мужчины. Может быть, ему удастся, довольствуясь простыми вещами, найти счастье, которое сама я упустила.
