было всегда совершенно чуждо. Я была в оппозиции к тому, что у нас происходило в 90-х годах. И хотя в первые же дни переворота я сказала: «Туда ему и дорога, марксизм перестал быть инструментом развития. Но держава при чем? Ее же не в 1917 году собирали! Вы нам предлагаете заплатить за „тоталитаризм“ тремя столетиями русской истории? Что, теперь Потемкин уже не Таврический, Румянцев — не Задунайский, Муравьев — не Карский, Суворов — не Рымникский? Где теперь Кючук-Кайнарджийский мир, где Полтава? Мы что, сбрасываем отеческие гробы не только советской, но и русской истории?» Тогда это звучало очень остро, ведь вульгарно-западнические идеи одурманивали сознание общества.
«Миром правит Бог, чего же вмешиваться». — Иван Ильин писал о том, что русский народ, избрав на царствие новую династию Романовых самым демократическим способом, какой в начале XVII века мог только быть, установив верховную власть по законам Божьим, удалился от управления государством, «чего же вмешиваться»! Но когда происходила попытка сверху навязать изменение веры, как трактовали раскол в свое время, это было настолько важно для русских людей, что тогда мы действительно видели раскол нации и гражданское неповиновение вплоть до самосожжения. Конечно, если бы наш народ так реагировал на какие-то бытовые ущемления со стороны государства, то нас бы, наверное, на Западе не считали варварами.
Человек в Европе тоже был таким же, не надо его ни идеализировать, ни демонизировать. Войны между католиками и протестантами унесли, между прочим, треть населения Центральной Европы. Нам сегодня знакома жестокость противостояния между единородными, но разноверными народами по истории сербо-хорватского конфликта, бойне, которую хорваты учиняли над сербами, которые носили те же имена и говорили на том же языке. Также можно привести в пример то, что сегодня происходит на Украине. Это Каинова ревность: «Если бы москали не превратились бы в столь огромную, мощную державу, украв у нас и софийские ризы, и киевскую историю, то мы бы стали тем, чем стала Россия». В этом желании переименовать Украину в Россию они опираются на польскую теорию Францышека Духинского. В Европе во время религиозных войн был лозунг: «Убивайте всех, Господь узнает своих». Поэтому не надо удивляться ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в РФ), потому что там точно такая же философия, а именно: «Убивайте всех подряд, если же человек невиновен, то Господь его все равно в рай заберет».
Себя рассматривать как инструмент и орудие Бога — это страшная человеческая гордыня, которая подлинному христианину, конечно, не может быть свойственна. Поэтому подобный ценностный нигилизм проявляет знакомые черты тоталитарной нетерпимости и дерзко наступает на саму основу демократии — свободу совести и слова. А табу, практически наложенное на дискуссии, мне напоминает то, что было в моей юности в советское время. Они наступают сейчас на самые основы демократии, потому что свобода слова и нетерпимость к иной системе ценностей, которая априори признается варварской и которую надо обязательно подавить и поглотить в своей системе, вызывает сожаление. Идеалом такого общества является гражданин мира, который, безусловно, живет хлебом единым в гедонистическом рабстве плоти и гордыне.
Вообще человек и гуманизм были там, где дух выше плоти. Человек тем и отличался от животного, что он мог управлять своей плотью, мог подавлять ее позывы, мог не есть, когда нужно было дух свой сохранить, он мог пережить страшные страдания, мог отдать кому-нибудь всё, что ему принадлежит, ради спасения жизни. Ни одно животное так не поступало, но даже малая пташка бросается грудью на коршуна, чтобы защитить своих птенцов. Если нет таких ценностей выше физической жизни, то тогда нет человеческой культуры: брат не заступится за брата, муж отдаст жену насильнику, армия не будет защищать свое Отечество. Ничего не будет, ничего того, что изначально, со времен зарождения человеческой истории до сегодняшнего дня, родило — и Францию, и Россию, и ту же Америку.
Ценность исторического наследия меркнет перед технократической целесообразностью. Для гигантского киборга нет разницы между микрочипом и Платоном, Коперником и Шекспиром, Гёте и Достоевским. И в этом проекте униформного пространства нет места не только России, славянству, но и великой европейской культуре. Первой жертвой культурной стерилизации падут малые народы и страны, наивно усматривающие врага в России. Поляки единственные сопротивляются. И хоть отношения особенно с русофобской верхушкой у нас не слишком хорошие, мы, русские консерваторы, рукоплескали полякам, которые попытались вставить в европейскую конституцию ссылку на христианские ценности как основу европейской идентичности. Но ничего этого нет в европейской конституции. Есть демократия, права человека и свобода. А для чего нужна эта свобода? Если нет философской парадигмы системы ценностей, то вы не определите, что это такое. Человек, «Я», существует только потому, что есть «не-Я». То, что не имеет границ, не имеет определения, оно растворяется. Зачем тогда монологи Макбета и Гамлета, героев Шиллера и Ивана, крестьянского сына, из русских сказок, если нет той грани, которую нельзя переступить? Именно испытывая соблазн зла, человек понимал, что он преступает эту грань, и мучился перед этим. Это мучение и породило великую европейскую и русскую литературу. Нравственный узел всегда был стержнем европейской культуры, но не сегодня, когда мы наблюдаем поиск формы в ущерб содержанию. Поэтому фольклор и то, что считается элитарным и понятным завсегдатаям богемных, экспериментальных кружков, не находят ничего общего между собой. Отрыв от почвы приводит к тому, что где хорошо, там и Отечество.
Если единая Европа продолжит свой путь в этот постмодернистский конец истории и истории без нравственного целеполагания, то в нем очень незавидна судьба не только тех, кто примкнул туда: славян с их чудными языками, традициями, фольклором, исканиями, выстаиванием, с одной стороны, между монголами и турками, а с другой стороны, тевтонами. Тем не менее я сохраняю веру в свою любимую Европу и считаю себя ее частью. Однако дилемма «Россия и Европа» имеет сейчас совершенно другое измерение. Это Европа, ищущая свои христианские корни и сохраняющая их, против Европы постмодернистской. И в той Европе, которая ищет сохранение своих корней, Россия и западные европейцы, которые стоят на христианских позициях, являются одной стороной в этой дилемме. Поэтому здесь нам не надо соперничать и искать, кто первый в истине, а следует объединить усилия для того, чтобы сохранить то, что осталось от великого опыта прошлого.
Великая романо-германская, католическая и славяно-русская православная культуры имеют совершенно единую апостольско-христианскую духовную основу. Гений Гёте описал фаустовский скепсис, а гений Достоевского выразил вызов Богу русской гордыни. Подлинное единство — не в новых разделительных линиях — они ведь не новы
