сало. Разлила по тарелкам щи. После смерти Татьянкиного отца дядя Сеня стал называть ее дочей. Когда-то он был школьным учителем и обладал некоторой поверхностной начитанностью.
— Имей в виду, доча, — говорил он, — после отца материн брат — ближайший родственник. «Уем» назывался и древних славян. Значит, я тебе кто?
— Кто-кто? Уй в кожаном пальто! — хлопнула богатырской дланью по плечу мужа тетя Галя.
— А ты чего, доча, прикатила? — поинтересовался между делом дядя Сеня. — Соскучилась или как?
— Соскучилась, — призналась Татьянка. — А может, и поживу немного. Не прогоните?
Дядя Сеня заглянул в сильно опустевшую бутылку и решительно кивнул.
— А живи! Не прогоним. Не чужие ведь. Я тебе этот… как его? «Ер», что ли? Вот маразм! Так что живи, пока хозяева не надоедят. У нас тут хорошо, спокойно.
Дальше разговор зашел привычный и понятный. Дядя Сеня то крыл черных за чинимый в «Дружбе» произвол, то расхваливал, заверяя собравшихся, что «с нами, козлами, иначе нельзя». После четвертого стаканчика (граненого, емкостью двести граммов) он упал со стула и захрапел, свернувшись калачиком прямо на полу.
Надюха тоже налила себе полстакана и залпом махнула его. Жалко, папа не видел, в отца пошла дочка. Не закусив, она подперла голову руками и тихо завыла. Татьянка испугалась, что кузина сейчас петь начнет. Но нет, обошлось. Бог миловал. Она всего-навсего принялась жаловаться.
— Знаешь, Танька, вали-ка ты отсюда по-быстрому. Не жизнь тут, а каторга. Из дома нельзя выйти. Чурки всех девок перетрахали, а свои парни все по тюрьмам. Этот, уй с горы, думаешь, почему такой добрый? Он тебя завтра же Анвару продаст!
— Он ведь мой дядя! — изумилась Татьянка.
— Ну и что? — теперь удивилась Надюха. — От тебя не убудет. А деньги Анвар отвалит по здешним меркам немалые. Ты девка вся из себя видная. Будешь у Анвара в особняке, как в раю.
— А ты там уже бывала? — прямо спросила Татьянка.
— Бывала. Наши девки все там побывали. Только не в блоке, а в доме.
От Татьянки не укрылось новое слово в лексиконе сестры.
— А что это за блок?
Та вытаращила глаза и зашептала, словно кто-то мог их подслушать:
— Блок — это барак такой. Он у Анвара за отдельным забором стоит, на задворках. Никто не знает, кого он там держит. А говорят разное. То ли рабы у него там, то ли заложники. Ходят слухи, что они в Москве и в других местах девчонок ловят и в Турцию отправляют. Их Ибрагим привозит, помощник Анвара. Батя знает, он там полы стелил. Но никому не говорит, даже когда поддаст. Боится.
— А ты не боишься?
— Нет, они наших не трогают. Наших поселковых девок и так от особняка ломом не отгонишь. Других-то парней все равно нет…
Надька так и заснула, сидя за столом. Тетя Галя и Татьянка вдвоем оттащили ее в комнату и уложили в постель.
— Вся в папку, — с ненавистью проворчала тетя Галя и отправилась мыть посуду.
Татьянка тоже легла спать. За ночь она несколько раз просыпалась то от шума проехавшей машины, то от криков. А однажды, уже под утро, где-то неподалеку прогрохотал выстрел. Но местных жителей это, похоже, нисколько не удивляло и не беспокоило.
Наутро дядя Сеня был хмур и необщителен. Опохмелился остатками водки. Потом сказал Татьянке:
— Уезжай-ка ты отсюда, да и Надюху забери от греха.
Но Надька тотчас влезла:
— Я пока останусь.
Вероятно, горячие южные парни пользовались у нее большим успехом.
Позавтракав, Татьянка отправилась назад, в Москву. Автобус до станции ходил нерегулярно. На этот раз он отъехал от остановки минут на пятнадцать раньше положенного, и Татьянка смогла издали полюбоваться его видом сзади. Перед ней невольно встал вопрос — остаться ждать, вернуться к дяде Сене или рискнуть поймать попутку?
Она рискнула и проиграла. Черный бумер даже тормозить не пришлось. Машина остановилась сама, гостеприимно распахнув заднюю дверцу.
— Садыс, — прозвучало скорее приказом, чем приглашением.
Не дожидаясь ответа, из машины выскочил молодой удалой джигит, втолкнул растерявшуюся Татьянку в машину и вскочил сам.
Рядом с водителем сидел человек постарше.
— Ты кто такой? — спросил он.
Хотя вопрос был адресован вроде как мужчине, Татьянка догадалась, что кавказец обращается не к водителю и не к сидящим справа и слева от нее джигитам, а именно к ней.
— Не наша! — определил один из джигитов.
— Я к дяде Семену приехала! — возмущенно заявила пленница.
— К кому? К Сеньке, что ли? — уточнил старший. — Ладно, разберомся. Ты сейчас где стоял? На остановка как на станцию ехат. Значит, у Сеньки ты уже была и тепер домой собирался. Тогда тебя искать никто не будет. Может, тебя по дороге Щикатила-Макатила поймал? А Сенька спросит, скажем — сами видели, как девка автобус садился.
— Скажем, скажем! — подтвердили джигиты.
— Зачем не сказать? Канэшно, скажем, — заверил водитель.
— Вези в блок, Ибрагим за девчонка болшой спасиба скажэт, — принял решение старший.
— А нэ скажэт, сами выибом, патом зарэжим, как собак, помойка бросим, — нашел альтернативное решение водитель.
Из сказанного напрашивался неоднозначный вывод, но Татьянка почему-то решила, что «выибом» и «зарэжим как собак» относится не к Ибрагиму, а к ней.
«Нет, не в водке беда, а в малом ее количестве, — думала она с досадой, пока машина пылила по улице поселка в сторону большого трехэтажного особняка. — Взяла бы вчера не одну, а две литровые бутылки, нажралась бы с дядей Сеней и Надюхой до усрачки и лежала бы сейчас спокойно у них в избе, с похмелья мучилась. Голова трещит, во рту как кошки нассали. Зато на свободе. Красота!»
Машина въехала в распахнутые ворота, прокатила по двору и остановилась перед другими воротами, ведущими в отдельно огороженный участок двора.
Рынок Мусы интересовал Крюкова по нескольким причинам. И главной из них была та, что рынок, как магнит, притягивал к себе людей, которые в последнее время попадали в сферу внимания опера.
Вот и сейчас прямо у главного входа, несмотря на ранний час, собралась куча народа. В центре ее дискутировали люди непростые — Муса и Миха Архангел, окруженные каждый своими охранниками, а снаружи, по периметру, толпой зевак. Сквозь шум и гам с трудом угадывалась тема дискуссии.
«Неужели национальный вопрос?» — подумал Крюков.
И как всегда не ошибся.
— Что я у тебя украл, слюшай?! — гневно вопрошал Муса. — Я честный овощи-фрукты торгую! Мой цены в два раза ниже, чем в магазин! Нет, ты скажи — что я украл?!
Но и Миха был не лыком шит и умел использовать в диспуте чисто-конкретно ленинские приемчики.
— Да
