Синикке.
— Классная проповедь! — Та ему подмигнула. — Молодец.
— Правда?
Фермерша обернулась к старикам:
— Почему сегодня не стоит умирать?
— Солнце красивое! — ответили они трескучим хором.
— Сектанты, блин, — фыркнул Витя. Хотя у него сладко щекотало под ложечкой. Он помог! Этому человеческому утилю пробыть лишний денек… Самую малость. Но помог.
***
— Я глупею. — Тарас Богданович пользовался редкой возможностью изъясняться внятно. Челюсти не сводило, язык не казался издохшей в ротовой полости змеей. Чевизов с экрана монитора глядел на академика настороженно и печально.
— Я рад, что глупею.
— Почему?
— Я радуюсь солнцу. Весточке от внука. Соловью за окном. Я даже молиться начал. О Фесе.
— Вы достигли этапа принятия, — сказал УП не без торжественности.
— В шестьдесят восьмом я достиг вершины Эльбруса, а сейчас — этапа принятия, — усмехнулся ТБ. — Великолепное последнее достижение.
— Напрасно иронизируете. Наша психика феноменально пластична. Я убеждён, что пройти долиной смертной тени и не убояться — можно. — Чевизов закашлялся. — Безусловно, религия была отличным подспорьем, но ведь куда эффективнее опираться в преодолении страха не на веру в кого-то абстрактного, а на понимание себя.
— Любовь была отличным подспорьем, но для женщины в деле получения оргазма куда эффективнее опираться не на чувства к партнёру, а на понимание своей физиологии.
— Истинно так. Вы не согласны?
Академик нахмурился, углубив живописные морщины.
— В детстве меня отвезли в Запорожье к бабушке, плакальщице. Она зарабатывала скорбью на чужих похоронах. И её мать, и мать её матери тоже — отсюда наша фамилия. Бабка ни писать, ни читать не могла, зато быличек помнила — уйму! Про дочку мельника, что змей понимала. Про проклятых мавок-навок… Я во всем этом рос. В дебрях её невежества. Я выбирался из него, как из леса. Наощупь. В ужасе от тварей, которыми населил мой мир сон её разума. Супруга моя очень набожная была, как многие бывшие комсомольские активистки. Крестила внучка Феодосием, по святцам. И умерла почти сразу. Феся формировался без Бога, Дьявола, навок и кикимор. С иными монстрами, Устин Павлович. Неврозами его мамаши, эмоциональной скаредностью моего сына. Объединяющей их бесстыдной честностью насчёт писек и какашек. В итоге, у него сбитая система координат. Он не интуицию слушает, голову. Знакомых называет друзьями, девицу — девушкой… Хоть не «левак», на том спасибо! — Он помолчал. — Я чего завёлся… Нельзя сводить смерть и секс к функциям, любезный. Их значимость в таинстве. Если десакрализировать их, приравнять к дефекации, легче умирать и проще кончать не станет. Вот противнее — да.
***
УАЗик Финка увяз. Ехал, ехал и застрял посреди лужи. Майор и психотерапевт, обильно матерясь, выбрались из салона и двинулись далее пешком, благо, мобильный компас функционировал исправно.
Под Олиным пологом было темно и тихо. Тревожно.
— Скрипят, скрипят под ветками качели,
И так шумит над девочкой береза
И так вздыхает горестно и страстно,
Как будто человеческою речью
Она желает что-то рассказать.
Они друг другу так необходимы!
Но я нарушил их уединенье,
Когда однажды шлялся по деревне
И вдруг спросил играючи: «Шалунья!
О чем поешь?» Малютка отвернулась
И говорит: «Я не пою, я плачу…» 16
ФМ словно подобрал кусочек стихотворения с земли.
Евгений Петрович чиркнул спичкой по коробку, рекламирующему лесопилку, ритуальные услуги и кафе «Журавль». Маркетинговая площадка, однако.
— Да… Тоска… Ее надо уметь… — Полиционер умолк. — Пить. Чтоб не захлебнуться и распробовать. Чтоб стужа сердце обожгла, оживила, но не спалила к Евгении Марковне.
— А ты поэт, майор! — заметил Федя.
— А ты поселись в Береньзени, тоже поэтом станешь.
— Вероятнее, алкоголиком. Я уже себе первую стадию диагностировал.
— На второй стишки пописывать начнешь. Про березу, девочку…
— Лучше бездарем помру.
Лес заставлял их нервно перешучиваться. Набивать соломой бессмысленных реплик возникающие в беседе бреши. Жарко? Жарко. Кто выйдет в полуфинал? Куда пропал тот актер, сыгравший главаря банды в том сериале? Лысый? Харизматичный тип! Не он с Робертом Дау…
При полном безветрии на колею, проложенную поколениями трактористов, рухнул толстый сук, благоухающий смолой. В метре-полутора от Феди и Финка.
Психотерапевт не авантажно взвизгнул:
— Хуя се!
— Хийси, — парировал полиционер.
— Ок, буду знать, как по-вашему.
Майор снова закурил.
— Хороший лес — дом Тапио. Плохой лес — дом Хийси, духа-охотника. Олин мне никогда не нравился. Здесь до восемьдесят восьмого года люди исчезали. Я мелкий был, не вникал, только доску информации помню с их фотками. Черными, страшными… ну, без мистики, принтеры были галимые.
Они скинули сосновую лапу с колеи. Им обоим трудно дышалось. Точно у них единовременно возникла аллергическая реакция (на экологически чистую окружающую среду). Или коронавирус.
— Хийси не пускает к своим, — облизал змеиные губы Евгений Петрович.
Мистер Тризны непременно поддел бы адепта примитивного культа остротой, но низкий уровень серотонина, высокий адреналина, короче говоря, гормональный омлет, взбитый венчиком стресса, ослабил его желание что-либо оспаривать. И его организм в целом.
— Артериальная гипертония. Нам надо посидеть!
— Даже не думай. — Финк сжал Федино плечо и не отпускал: боль, причиненная полицейским произволом, перешла в онемение. — Мы должны выбраться! Побороть эту дрянь!
Левой рукой майор отгонял «черных мушек».
— Они не настоящие! — разозлился Федя.
Просто помутнение стекловидного тела. Миодезопсия. Головокружение-вертиго завертело их вальсом, понесло «вертолетами», а сумерки в глазах сгущались, будто Хийси наплевал туда туманом, да песком присыпал. Слепота — худший спутник для болотных гуляний. Слепота и чокнутый мент, решивший, что реакция нервной системы на выброс метана, углекислого газа, сероводорода и радона (что для торфяников не редкое явление), есть происки нечистой силы.
«До определенной степени… он прав», — удивил Теодора Теодор. — «Химия — нечистая сила. Издревле она ввергала нас в пучину обскурантизма, сука!»
— Не Хийси, ХИМИЯ — порождает чудовищ! — воскликнул он. — Русалки и лешие не что иное, как галлюцинации, ставшие частью коллективного бессознательного! Мы представляем их зелеными, чешуйчатыми, поскольку наши предки анимировали в своем воображении пни, коряги, антропоморфизировали ящериц и жаб!
Он продолжал: досталось призракам (умертвиям), драконам, ирландским фейри и скандинавским троллям. Любимцам женщин вампирам, малоизвестным хохомушкам и экзотической Курангаитуку. Богу и дьяволу, мавкам, навкам, вырлам… Ага! Тайна мироздания! Царь природы — мыслящее всеядное — постиг тебя. И горестна ему твоя сладость! Твоя простота.
Вслух он выдал:
— Жююю… зьььь… Ноп. Ноп-ноп-ноп.
После чего победно расхохотался.
***
В «Unohdettu talo» особое внимание уделяли прошлому. Историям тех, кто мог их рассказать. Тем, кто не мог, Синикка истории придумывала. Не шибко увлекательные с точки зрения Вити. Ну, допустим: лежит бабка, парализованная, худенькая — вылитый гуманоид из американских фильмов. Смотришь на нее и не веришь, что она когда-то целовалась, ресницы
