Кажется, это был один единственный момент, когда я опаздывал в школу. Да-да, именно в школу, а не куда-нибудь еще. Другой бы на моем месте подумал: «Ну, проспал и что? Какая разница, схожу я в школу или нет! Один день ничего не решает!» Но только не для меня. Для меня каждый день что-нибудь да решал! Воспоминания. Кажется, это происходило так давно, а на самом деле все выглядело иначе… «Настанет момент, когда я вот так же как и сейчас, буду вспоминать Светлану Тужуркину, с ее вечной задумчивостью и глазами, полными планов и размышлений; Ольгу Подчечуйкину, с ее великолепной лучезарной улыбкой и несравненным голосом; семью Колошиных — они, как две составляющие части японского символа «Инь-янь» — черное и белое, а уж кто из них черное, а кто белое — решайте сами. Для кого-то это будет она, а для кого-то это будет он».
С трудом, но мне все же удалось справиться к определенной минуте, и номер прошел просто блестяще — один из немногих, который был действительно на высоте.
Выходя с Настей на плечах, я и не подозревал, что она окажется настолько тяжелой. Мне было так неудобно кидать мячи и в одно мгновение даже показалось, что я испорчу номер, но, к счастью, этого не произошло. Все-таки здорово, когда ты участвуешь не в одном, а в нескольких номерах. Почему-то мне всегда нравилось видеть зрительный зал, людей, устремивших свои взгляды исключительно на тебя, их удивление или улыбку. Некоторые артисты из нашего коллектива боялись выходить на сцену при большом числе зрителей, но лично я считал, что все свои внутренние страхи можно пересилить. Я выходил на сцену как к своим друзьям, которых знал долгие годы, и которые всегда ждали от меня чего-то новенькое. Однако, общаться с публикой мне еще не приходилось, так как к разговорному жанру надо готовиться заранее, тщательно выбирая нужные слова и составляя красивые предложения.
Я знал, что разговаривать со зрителями мне не придется!
Клоунская реприза и финальный парад завершили наше не очень удавшееся выступление. Все наши эквилибристы и Вячеслав Романов были сильно расстроены, но всеми силами пытались не показывать этого.
— Черте что творится в этой Вязьме! — сказала Любовь Васильевна, обращаясь к мужу.
— В цирке, действительно, стало опасно заниматься! — сказал он.
Многие сегодня были в плохом настроении, но если бы с нами находилась Вероника, настроение было бы еще хуже. Она уж слишком много преувеличивала и многие проблемы считала своими собственными, что практически всегда сказывалось на ней самой.
Сборы прошли быстро. Намного быстрее, чем ожидалось. Видимо все эти происшествия способствовали тому, что каждый участник циркового коллектива больше времени уделял своему реквизиту и костюмам, а не постоянными разговорами друг с другом, которые так всегда отвлекали. Выйдя из помещения на улицу, мы сразу же направились к стоящему в отдалении автобусу. Похоже, он простоял здесь все время, все те два часа, что мы выступали. Произведя погрузку реквизита, все расселись на давно «забронированные» места (заняв их еще по дороге в Вязьму) и автобус стал удаляться от места не вполне удачного выступления. Как и во всем другом автотранспорте, в автобусе, по всему салону расходилось тепло — работала печь. Тут же развернулась невероятная дискуссия о недавно случившимся.
— Кто распилил мою лестницу? — с подозрением в голосе спросил Вячеслав, обведя присутствующих глазами, и остановился на мне.
Его намек был ясен.
— Ты пытаешься выдвинуть обвинение об инциденте мне? Тем самым покрывая другого? — спокойно ответил я, хотя у меня никто ничего не спрашивал, один только взгляд.
— Я… я ничего подобного не говорил.
— Но думал именно это.
— Думал? С чего ты взял?
— Твой взгляд!
— Взгляд?
— Да. По нему все было ясно.
— Но я мог посмотреть на кого угодно…
— А остановился на мне!
— Это еще ничего не значит! — вмешалась Женя. — С таким же успехом он мог бы произнести все это, глядя в глаза мне… или кому-нибудь еще.
— Женя права! — подтвердила руководитель, сидевшая на первом сиденье вместе с Сергеем Дмитриевичем, который смотрел в окно, но одним ухом все же прислушивался к нашим разговорам. — Но ты не можешь также отрицать, что это был не ты!
Во мне моментально произошел какой-то срыв. Вся моя условно называемая «карточная пирамида» спокойствия вдруг в мгновение ока пошатнулась и рухнула. В этот момент мне так сильно захотелось рассказать все, что я узнал об этих «несчастьях»… но в самый последний момент я «ухватился» за фундамент здания и спокойным, но дрогнувшим голосом ответил:
— Именно! Но вы не можете отрицать, что это могли бы быть и вы!
Время остановилось.
В душном салоне автобуса стало нарастать напряжение.
Тишина. Успокоились все, даже вечно разговаривающие и заламывающие друг другу руки, ребята и те, отвлеклись от своих постоянных однообразных дел и повернулись в нашу сторону, открыв рты. Даже Светлана Тужуркина забыла про свои размышления и, «вернувшись с небес на землю», переводила взгляд с меня на руководителя. Даже Сергей Дмитриевич, не веря своим ушам, посмотрел на меня. У всех — застывшее на лице удивление и недоумение. Никто даже и не подозревал, чем все это может обернуться.
— Как ты можешь говорить такое? — наконец спросил мужчина, все еще не веря своим ушам. — Ты же прекрасно знаешь, что она все время находится на сцене.
— А вы прекрасно знаете, что я все время сижу рядом.
Сергей Дмитриевич кивнул головой и повернулся к окну. Любовь Васильевна долго на меня смотрела, будто собираясь что-то добавить, но все же не решилась.
— Зачем ты такое ей сказал? — шепотом произнесла сидящая напротив Подчечуйкина.
— Ты же обидел ее! — подтвердила Женя.
— Ты не представляешь, что наделал! — вмешалась Настя.
Я посмотрел на Анастасию, затем на Женю и добавил:
— Я знаю, что делаю!
Оставшаяся часть пути прошла практически молча и довольно-таки быстро. Больше никто не пытался продолжить разговор Славы, и все шушукались друг с другом исключительно о своем, не посвящая в тайны никого постороннего. Но руководители, по всей вероятности, обсуждали именно эту тему, так как у обоих были задумчивые лица, а Сергей Дмитриевич все время хмурил брови и изредка потирал виски.
Приехали.
Наш автобус оказался сравнительно небольших размеров, рассчитанный человек на двадцать, в лучшем случае на двадцать пять. Сиденья и потолок были обшиты кожзаменителем, на полу линолеум, а все остальное выкрашено в белый цвет. Рядом с окошком, на проволоке, висели занавески из хлопчатобумажной ткани, а кабину водителя отгораживала небольшая ширма. В общем — типичное маршрутное такси,
