Она покачала головой:
– Замолчи, не болтай глупостей.
Я положила руку ей на плечо. Она высвободилась, и один из стаканов разбился об пол.
В то же мгновение со стороны барной стойки раздался крик.
Музыка внезапно остановилась.
Бармен держался за окровавленную щеку. Фатия стояла, обнажив клыки.
– Ну что, теперь ты не будешь умничать, а?! Я сказала, что хочу выпить. И ты мне нальешь! Сейчас же!
Все стояли затаив дыхание. В толпе раздались оскорбления:
– Грязные создания!
– Вечно с ними одна и та же история!
Я подошла к Фатии:
– Да ладно тебе, не бери в голову, пойдем отсюда.
Она посмотрела на меня со злостью:
– Сопротивление. Помнишь? Это слово мы написали на плакатах. Оно начинается прямо сейчас. Я имею право выпить в этом дерьмовом клубе.
Я кое-как попыталась ее успокоить. В любой момент все могло выйти из-под контроля.
– Фатия, есть вещи поважнее. Пойдем.
Бармен с искромсанной щекой дрожащей рукой поставил перед ней стакан.
Фатия выпила залпом и улыбнулась.
Она повернулась к толпе и спросила:
– Ну? Что такое? У вас все в порядке?
Все опустили глаза.
Рыжая посмотрела на меня и с виноватым видом пожала плечами.
И тут мы услышали полицейские сирены, доносившиеся с улицы.
Я крикнула:
– Копы, бежим!
Все Кошки кинулись к выходу.
В темноте светились мигалки двух машин, стоявших на парковке. Полицейские надевали бронежилеты.
Мы побежали к пустырям.
Они попытались нас догнать, но не смогли. Темнота не таила для нас никакой опасности.
Она была такой же ясной, как и свет.
* * *
Конечно, наши плакаты и поход в клуб стали причиной скандала.
Местные журналисты обеспокоенно писали о «радикально настроенных» Темных, а фанатики из Лиги убили не один час, срывая отовсюду наши плакаты.
Но на самом деле самый большой эффект произвело то, что я сделала в школе несколькими днями раньше.
– Так что же, начинается революция? – спросил меня Том, когда я пришла в больницу.
Он лежал в кровати. Его кожа, которая была видна из-под бинтов, покрылась синеватыми пятнами. Она была почти такого же цвета, как и его глаза.
Я села на край кровати и поцеловала Тома в губы.
– Ты о чем?
– Да по телику только тебя и показывают.
Он включил висевший на стене телевизор и переключил на новостной канал.
Там показывали сюжет, снятый у школы в тот день, когда я разделась. Камеры журналистов уловили каждое мое слово. Было странно слышать себя со стороны. Словно это я и в то же время кто-то другой. Казалось, что я сильная, уверенная в себе. Странно, как мне хватило смелости раздеться на глазах у всех. Это было не так тяжело, как рассказать, какой была моя жизнь до этого.
Ведущий программы комментировал кадры:
– Некоторые Темные последовали примеру девушки по имени Луиза. В социальных сетях, в разных городах Темные раздеваются в знак протеста.
На экране показывали Кошек, которые обнажались в магазинах одежды, в бассейне, в центрах наподобие «Авроры» и в мэрии. Всякий раз прохожие смотрели на девушек как завороженные, а полицейские очень быстро забирали их в отделение. На многих видео я заметила активистов Би, которые размахивали транспарантами «Я Луиза».
– Видишь, – сказал Том, – ты знаменита!
– Правительство принимает меры, – добавил ведущий. – Действия Темных представляют собой угрозу общественному порядку. Нарушительницам грозит…
Я взяла пульт и выключила телевизор.
Том погладил меня по щеке:
– Я горжусь тобой, Луиза.
Я ничего не ответила.
– И я тебя люблю.
– А я тебя.
Мы поцеловались, а потом я рассказала Тому о нашей недавней кампании по расклеиванию плакатов.
Его это явно впечатлило.
– Ты настоящая революционерка, Лу!
– Ну да, а потом мы пошли в клуб.
– Вот так и начинается революция!
– Слышал бы ты, какой нагоняй я получила от папы, когда вернулась домой посреди ночи.
На следующий день Тома должны были выписать. Я обещала, что познакомлю его с Кошками, живущими за стадионом.
На прощание мы слились в бесконечном поцелуе, и краски окружающего мира поблекли. Мы отпрянули друг от друга, услышав покашливание медсестры.
– Время посещений закончилось, – сказала она, нахмурившись.
Я уехала домой на розовом велосипеде. Мне казалось, что весь мир в моих руках. Меня все восхищало. Пронизывающий ночной холод. Огни бумажной фабрики. Хруст опавших листьев под колесами велосипеда.
Папа ждал меня, сидя на диване. Он только что уложил Сати.
Он тоже видел ролик, снятый у школы. Он крепко обнял меня.
– Я не знал, Лу. Мне очень жаль. Почему ты ничего не сказала?
За все эти годы я так и не решилась рассказать, что со мной произошло на вечеринке у Сары. Как и о ссоре с мамой.
– Потому что мне было страшно. Потому что мне было стыдно.
У папы в глазах стояли слезы. Я видела, что он ищет слова и не может их найти. Вот и я не могла подобрать слов, чтобы рассказать обо всем этом.
– Это был Фред, брат Сары? – спросил наконец папа.
Я молча кивнула.
– Завтра я пойду к его родителям. Я объясню им, что…
– Папа, его родители ни при чем. Ни они, ни Сара не знали.
Но папа меня не слушал. В его голосе звучала ярость, он сжимал кулаки.
– Мы пойдем в полицию. Утром мы первым же делом пойдем в эту чертову полицию, и принять нас будет в их интересах.
Я взяла его за руку:
– Пап.
– Не беспокойся, Лу. Мы напишем жалобу, и я клянусь, что…
– Папа!
Он заморгал глазами, как будто вдруг осознав, что я сижу рядом с ним.
– Что?
– Ты же знаешь, что мы не можем пойти в полицию. Я Кошка. Ты знаешь, что они скажут.
Папа закусил губу. Он знал, что я права. Полиция ничего не сделала, чтобы помочь Тому, она не стала разбираться, кто написал гадости на нашей двери, и в этом случае они тоже ничего не сделают.
– Я не понимаю… я не понимаю, как можно сделать… это. Каким чудовищем нужно быть, чтобы так поступить. Чтобы так поступить с тобой, моя маленькая.
