без партбилетов останемся, – вмешался капитан. И, уже строго глянув на механика, добавил: – все, закончили дискуссию.
Скитник, доев обед, ушел вместе с Василием в радиорубку.
Когда дверь за ними закрылась, капитан примиряюще похлопал механика по плечу:
– Очень тебя прошу, не заводись больше. Такие разговоры на судне ни к чему.
– А чего он своей бестолковщиной смущает людей.
– Не он же начинает. Ты сам его постоянно провоцируешь. Пойми, верующего человека никакими словами не переубедишь, – продолжал помягчевшим голосом капитан. – Вот, к примеру, моя бабушка – что бы я не говорил ей, как бы не убеждал, она все равно каждое утро и вечер стоит у образов и молится. Со мной во всем соглашается, но продолжает верить и молиться. Так что, оставь деда в покое. Пусть верит на здоровье.
– Я понял, товарищ капитан.
* * *
Сегодня, 19 января, по расчетам капитана, должно было показаться солнце. Все ждали этого торжественного момента с особым нетерпением. Однако увидеть светило в этот день не удалось – помешала сплошная облачность. Тем не менее было довольно светло, как бы предрассветные сумерки. Только через двое суток небо очистилось от туч и на востоке запылала, все более разгораясь, малиновая заря, а следом выплыло и само пунцовое солнышко. На истосковавшуюся по нему землю брызнули, правда ненадолго, лучи, залившие русло реки и лес золотистым светом. Лица зимовщиков озарились радостью. Как чудесно, насколько приятнее с солнцем! Приветствуя его, все сняли шапки, и тишину разорвало дружное: «Ура! Ура! Урааа!»
Первые минуты смотреть на яркий диск с непривычки было больно, даже прищурив глаза, но никто не отводил от него взора до тех пор, пока солнце не скрылось.
Корней, зайдя за ящики с грузом, долго истово благодарил Создателя за чудодеяние возвращения божественного источника света в день Крещения Господня.
Люди сразу стали приветливее, разговорчивее, веселее. В кают-компании зазвучал смех. Еще бы! За два месяца все устали от тьмы. Степень радости зимовщиков может оценить лишь тот, кто изо дня в день, из недели в неделю не видел солнечного света.
Механик, отрастивший за время полярной ночи бороду, наточил на силке бритву и, намылив лицо, сбрил ее.
– Ух ты! Тебя, Федор, не узнать. Помолодел лет на десять, – воскликнул капитан, когда тот вошел в кают-компанию.
– А по-моему, борода ему очень даже шла. Солидности придавала, – откликнулся радист.
– И то верно! Как можно сбривать бороду?! Она же Божий дар. Летом от нее прохладно, зимой тепло, – поддержал скитник.
* * *
В один из вечеров Корней, как всегда, заглянул к Василию в радиорубку.
– Вася, давно хотел спросить. А сам-то как, веришь в Бога?
– Не знаю. Вроде нет, а когда задумаюсь о своем удивительном спасении, начинаю сомневаться. Ведь вся моя семья погибла в Харькове в самом начале войны, а меня кто-то отвел от смерти. – Сказав это, Василий словно ушел в себя.
Корней, выждав паузу, осторожно поинтересовался:
– Как это случилось?
– Очень странная история. Мы обедали на веранде, когда громко постучали в ворота. Мать сказала «Василь, сбегай, отвори». Открываю, а за воротами никого. Я даже вышел на улицу – ни души! И в это время противно завыло… Очнулся в больнице весь в бинтах. Соседка, пришедшая навестить, сообщила, что мои погибли, от дома одна воронка. Она же и определила меня в детский дом. С ним меня эвакуировали в Горький. Там, в речном, выучился на радиста.
– Тебя, я думаю, ангел-хранитель спас.
Через пару недель Корней, утомленный стесненностью судна, решил съездить на подаренных Алдунканом оленях к якутам, живущим на левом берегу километрах в сорока вверх по Лене. Когда осенью проплывали это место на пароходе, видели на бугре их балаган. Якуты еще долго махали им.
Чтобы добраться без ночевки, выехал пораньше. Застоявшиеся важенки, услышав команду «Га! Га!», легко сдернули приставшие к снегу нарты и помчали Корнея мимо крутых берегов. Снег на реке не везде был плотным, но олени бежали, почти не проваливаясь. Их выручали необыкновенно широкие копыта. Они у северного оленя почти вдвое шире, чем у любого другого вида оленей. Причем, еще широко раздвигаются.
Защищаясь от летящих из-под копыт комочков снега, Корней обмотал голову шарфом.
Световой день прибавил незначительно – через два часа небесный свод вновь стал чернеть. Чтобы он не рухнул на землю, кто-то невидимый принялся беспорядочно вбивать в него серебряные гвоздики, и, к радости скитника, забегало беззвучное холодное пламя. Сполохи малинового света постепенно разгорались, и вскоре небо заполыхало восхитительным небесным пожаром.
К наполовину занесенному балагану скитник подъехал, когда сияние разгорелось в полную силу. Судя по присыпанным порошей следам, хозяева ушли на лошадях вверх по ключу несколько дней назад. Дверь не заперта – люди в этих краях не знают, что такое воровство.
– Думаю, якуты не обидятся, если заночую у них, – рассудил Корней, отряхивая с капюшона бахрому наросшего инея.
Войдя в жилую часть балагана, Корней перекрестился: «Прости, Матерь Божья, за самочинство». Зажег лампу, затопил печь, поставил на плиту набитый снегом чайник. Когда помещение прогрелось, снял меховую одежду и развесил ее на жердях. Оглядевшись, увидел на бревенчатой стене рядом с висевшим на
