Один из итальянских студентов, который задержался у своего столика, собирая вещи, пояснил нам:
— Он имеет в виду, что его ждет ун’омбра.
— А что это? — спросил один из иностранных студентов.
— В нашем городе есть такая традиция — выпить перед обедом. Кофе, например, с чем-нибудь спиртным, или граппы. Вот увидите, большинство утренних занятий из-за этого очень быстро заканчивается. — Он улыбнулся нам, закинул сумку на плечо, забрал мольберт и ушел.
А мы остались, разглядывая друг друга. Нас было пятеро.
— Все поняли, что он говорил? — спросил крупный рыхлый парень. На нем были сильные очки в роговой оправе, предметы одежды не слишком сочеталась между собой, а по его отрывистому произношению я сразу поняла, что он американец. — У меня неважно с итальянским. Как, он сказал, найти его дом?
— Ты что, не знаешь, где Сан-Поло? — поинтересовалась стоявшая рядом со мной девушка, бросив на парня уничижительный взгляд. Грациозная, с оливковой кожей, а простое черное платье смотрелось на ней просто потрясающе. — Это следующий квартал за Дорсодуро по эту сторону канала. От академии можно пешком дойти, только не заблудись. Карта есть?
По-итальянски она говорила просто отлично — бегло, плавно. Глядя на нее, я не могла не позавидовать.
— Да, а что толку? — отозвался по-итальянски американец. — Все улицы идут не туда, куда кажется, и постоянно меняют названия. — С произношением у него была такая беда, что его слова с трудом поддавались расшифровке.
Другие студенты согласно закивали.
— Совершенно бессистемный город, — сказал высокий светловолосый юноша. — И грязный к тому же. Не думаю, чтоб тут часто чистили каналы.
— Говорят, все лишнее рано или поздно уносит приливами, — по-галльски пожимая плечами, сообщил стоявший рядом с американцем парень — довольно привлекательный, с буйными темными волосами, как у Лео, в расстегнутой у горла белой рубашке. Француз, решила я, и не такой юный, как все остальные. Но все-таки моложе меня. Моих ровесников среди них не было. — Меня зовут Гастон, я из Марселя. А ты? — он повернулся ко мне.
— Джулиет, из Англии, — представилась я, вовсе не собираясь зваться Летти так далеко от дома.
— Джульетта, что за романтичное имя, — слегка улыбнулся Гастон. Он произнес мое имя так, что оно действительно прозвучало романтично, и мне сразу вспомнился Лео, который тоже звал меня Джульеттой.
— За этим господином глаз да глаз, — сказала, обращаясь ко мне, девушка. — У всех французов флирт в крови.
Но я-то видела, какой взгляд она бросила на Гастона. У нее тоже флирт в крови, подумала я.
— Меня зовут Имельда Гонсалес, я из Мадрида, — сказала она. — Но во время гражданской войны мы всей семьей переехали во Францию, в Биарриц. Такое ужасное время! Моего брата убили.
— Ну, теперь, по крайней мере, война закончилась, и победила правая сторона, — сказал блондин. — Генерал Франко наведет в стране порядок.
— Ты так думаешь? — спросила Имельда Гонсалес. — И какой ценой?
— А ты хотела бы, чтобы к власти пришли коммунисты?
— Может, и хотела бы, — сказала она. — Отцу пришлось бежать, потому что он университетский профессор и исповедует более… демократические взгляды. Когда выбор между коммунистами и фашистами, компромисса быть не может. Каждый должен решить, за кого он. — Имельда недобрым взглядом уставилась на блондина. — А ты не иначе как из Германии и считаешь герра Гитлера замечательным.
— Меня зовут Франц. Франц Гальштадт. — Блондин щелкнул каблуками и резко склонил голову. — Но я из Австрии. Счастлив познакомиться.
— А от того, что твою страну оккупировали немцы, ты тоже счастлив? — вызывающе спросила Имельда.
— Все мы — немцы. Мы рады тому, что трамваи теперь ходят по расписанию, — чуть улыбнувшись, ответил Франц. — Не думаю, что для рядовых австрийцев что-то особенно изменилось.
— Только для австрийских евреев, — сказал американец. Меня удивило, что он понял достаточно, чтобы принять участие в разговоре.
— Ребята, не будем ссориться на нашей первой встрече, — вступил Гастон. — Давайте будем маленькой Лигой Наций, хорошо?
— Согласен. Хорошая идея. Я за, — отчаянно закивал американец.
— А как тебя зовут? — поинтересовалась Имельда.
— Генри Дабни. Я из Бостона, — сказал он, протягивая руку испанке, прежде чем обернуться ко мне. — Я очень рад увидеть здесь человека, который тоже говорит по-английски. У меня очень плохо с итальянским. Я прошел ускоренный курс, но забыл все, что выучил.
— Ничего, ты скоро освоишься, раз уж придется постоянно говорить по-итальянски, — сказала я.
— А как вышло, что ты довольно неплохо знаешь этот язык? — спросил Гастон. — По моему опыту, британцы совершенно неспособны к иностранным языкам. Ты уже жила здесь?
— Нет, только приезжала. Но я учила итальянский дома самостоятельно, потому что надеялась сюда вернуться. — Замолчав, я почувствовала, с каким интересом все они смотрят на меня. — Когда умер отец, мне пришлось бросить учебу в художественном колледже и пойти в женскую школу учительницей рисования, но сейчас я получила возможность провести год в Европе, ну и воспользовалась ею, хоть мы все и живем под угрозой войны.
— Не думаю, что война здесь начнется скоро, — сказал француз. — Я слышал, Муссолини определился с планом завоевания Средиземноморья. Он считает, что на подготовку понадобится хотя бы пара лет.
— Он хочет завоевать Средиземноморье? — переспросил Генри. — Новая Римская империя?
— Вот именно, — подтвердил Гастон. — Он считает, что острова должны принадлежать Италии, так что начнет с них. Сперва Крит, потом Кипр, потом Мальта. Мальту ему очень хотелось бы прибрать к рукам, но она принадлежит Британии, и британцы намерены ее сохранить. — Он оглянулся на меня. — Но, как я сказал, вначале ему нужно как следует вооружиться и создать армию, способную сражаться не только с абиссинскими племенами, у которых даже ружей нет.
Испанка покачала головой.
— Он так хвалился этой победой! Вы его слышали? «Наш великий успех — это только начало завоевания всего Африканского континента». Замыслы у него действительно грандиозные. И всех этих несчастных мальчишек призвали в армию, а они вовсе не хотят воевать. Ну какой итальянец получает удовольствие от войны, кроме самого Муссолини? Остальные, как и французы, предпочитают заниматься любовью. — И она снова бросила на Гастона дерзкий взгляд.
Генри определенно упустил большую часть разговора. Я и сама обнаружила, что мне непросто понимать, когда по-итальянски говорят со всякими странными акцентами. Имельда, как и Гастон, говорили уверенно, бегло, а вот Франц до сих пор в основном молчал, так что трудно было сказать, насколько он следит за беседой. Я посмотрела по очереди на своих будущих однокашников-студентов, вместе с которыми мне предстояло провести целый год. Подружусь ли я с ними? И вообще, появится ли у меня здесь хоть один друг? Я неожиданно поняла, что настоящих друзей у меня нет со времен художественного колледжа. Школьные подружки повыходили замуж и теперь растили детей да принимали гостей. В колледже я ни с кем толком не сблизилась, тамошние девчонки казались ужасно богемными и вообще искательницами приключений, они жили в лондонских меблированных комнатах и ходили по пабам и клубам. А потом… почти все школьные учительницы были гораздо старше, чем я, как и большинство жителей нашей деревни. Меня очень радовало общество сестры, Винни, но потом она познакомилась с молодым человеком, вышла за него и уехала в Индию. Теперь у меня не было душевной близости ни с кем, кроме мамы, но я никогда не делилась с ней сокровенными мыслями. Она ничего не знала о Лео, а узнав, ни за что бы не одобрила. Воспитанная баптистами, она непоколебимо держалась своих представлений о том, что хорошо, а что плохо, и перешла в англиканство, лишь когда вышла за папу и поднялась по социальной лестнице.
