что-то ударило его. Холодная дрожь мгновенно пронизала его мозг и тело.
«Я не должен злоупотреблять ее доверчивостью…» И Нягу осторожно отвел свои руки и совсем обессиленный отстранился от девушки.
Прерывисто дышавшая Эвантия подняла веки. Ресницы у нее дрожали, и огромные глаза уставились во тьму. Внезапно она вскочила. Стиснув зубы, Эвантия пыталась сдержать невольно рвущиеся рыдания. Охваченная жгучим стыдом, она нервно разглаживала смятую юбку.
Ледяное молчание встало между ними.
Нягу несколько раз вытер со лба пот. Он ощущал какую-то болезненную слабость и едва держался на ногах.
Запинаясь, чужим голосом он проговорил, указывая на море:
— Погляди, лодка под луной…
Какой-то запоздавший рыбак торопливо пересекал светлую дорожку, расстеленную луной по зеркальной поверхности моря.
Оба неподвижно застыли, не глядя друг на друга. И у каждого была лишь одна мысль, одно тайное желание: поскорее уйти отсюда.
— Наверное, уже поздно? — робко спросила Эвантия.
Суетливо и растерянно Нягу принялся искать по карманам часы. Наконец нашел и стал вглядываться в них при лунном свете.
— Одиннадцать… Через полчаса мне заступать на вахту.
Это была ложь. Этой ночью он был свободен от службы.
— Пойдем… — нерешительно предложила она.
— Хочешь, я тебя отвезу на шлюпке до лоцманской службы? — запинаясь, предложил он.
— Не нужно. Нас может кто-нибудь увидеть. Я пойду одна и войду в дом с переулка.
Они остановились там, где начиналась набережная. Нягу торопливо обнял Эвантию.
Она ласково прильнула к его груди и, глядя ему прямо в глаза, погладила его по щеке.
— Увидимся завтра вечером. — Эвантия улыбнулась, прощая ему все.
— В это же время?
— Да. До свидания.
Нягу прыгнул в шлюпку, крепко взялся за весла и начал грести, откидываясь назад всей тяжестью своего тела. Он еще раз обернулся в сторону набережной и посмотрел на девичий силуэт, постепенно таявший во мраке ночи.
Шлюпка с трудом продвигалась вверх по каналу против сильного течения. Сделав несколько гребков, Нягу почувствовал, что устал. Ноги у него дрожали, руки словно налились свинцом, голова пылала. Он снял фуражку и бросил ее на дно шлюпки. Перегнувшись за борт, он зачерпнул пригоршню холодной воды, освежил себе лоб и пересохший рот. Потом расстегнул китель, чтобы легче было дышать.
Тело его разламывалось от усталости. Мучительные мысли сверлили мозг. В душе странно мешались печальная гордость и смутное чувство унижения.
Нягу делал усилия, чтобы овладеть собой и спокойно, хладнокровно разобраться во всем.
Так что же? Он должен был воспользоваться слабостью глупого ребенка? Женщина может постоять за себя, а неопытная девочка…
«Спокойствие, самообладание — в этом сила», — убеждал он себя, испытывая чувство гордости. Но это длилось всего лишь мгновение, потому что доносившийся откуда-то глухой голос начал нашептывать ему со злобным упорством:
«Сла-бость! Жизнь — это всего лишь цепь ощущений… Искать удовольствий — это вполне естественно… И самых жгучих удовольствий… Полная свобода… Добродетель, мораль — наивные предрассудки, цепи, ложные условности».
Капли мелкого холодного пота покрыли лоб Нягу.
Голова его раскалывалась от противоречивых мыслей.
Тщетно он напрягал умственные силы, чтобы выйти из положения, которое казалось ему и смешным и постыдным.
Ему бы хотелось чувствовать себя гордым победителем, но он ощущал лишь унижение и обиду.
* * *
У самого трапа ему встретился спускавшийся вниз товарищ — весельчак лейтенант Мынзату.
— Что это такое, Нягу? В такое время ты уже возвращаешься на корабль? Разве ты не знаешь, что сегодня мы собираемся у Герасе? Празднуем конец холостяцкой жизни Миташа. Это последняя его ночь. Завтра он отправляется в Галац на свадьбу.
Мынзату, прозванный графом Манзатти, происходил из простой крестьянской семьи, из села Кьор-Чишмя уезда Констанца. Учился он в мореходной школе в Ливорно, где и присвоил себе дворянский титул, показывая на карте Румынии всю Добруджу как родовое поместье Манзатти.
Обладая феноменальной памятью, он знал наизусть весь дантовский «Ад» и с пафосом декламировал на всех пирушках:
Нет боли более великой…
У Нягу не было сил сопротивляться. Вместо того чтобы подняться на борт, он отправился к Герасе.
По противоположному тротуару в свете фонарей двигались две женские фигуры.
Офицеры ускорили шаг, на ходу оценивая их.
Остроглазый граф издалека узнал женщин.
— Эй! Алло! Девочки! Когда вы высадились на этом берегу? Откуда вы? Куда направляетесь? Что, вы незнакомы? Это младший лейтенант Нягу, по прозвищу Жеребенок. Вот эта высокая — Морская База, а та, поменьше, — Мица Ящик. Самые лучшие девочки, которые когда-либо были приписаны к морскому флоту. Смотрите, ведите себя осторожно, не вздумайте вскружить голову мальчику, ведь он влюблен по уши.
— А! — воскликнули одновременно женщины, посмотрев на Нягу с симпатией и удивлением.
— Но вы так и не сказали, что же вы делаете в Сулине?
— Мы сегодня приехали из Галаца, — ответила высокая, — будем выступать здесь, в варьете «Англетер». В Галаце безработица. А здесь начинается зимний сезон. Порт, я думаю, будет работать хорошо: урожай в этом году прекрасный.
— И куда же вы направляетесь среди ночи?
— К Герасе. Нас туда пригласили старые друзья.
— Ах, так! Отлично. Мы сами туда идем.
Что же, что же будет с нами
У Герасе в ресторане?
Граф начал вполголоса напевать отрывок из песенки, сочиненной по случаю грандиозной попойки, организованной военными моряками, во время которой происходил оживленный обмен самыми едкими эпиграммами.
Искоса поглядывая на женщин, Нягу на ходу пытался их оценить.
База — пышная блондинка; монументальная фигура; золотистые крашеные волосы; царственная походка.
Ящик — маленькая брюнетка; гладко зачесанные черные волосы; живая, подпрыгивающая походка.
Одна исподтишка косила на него свои томные голубые глаза, другая тайком поглядывала черными бархатными глазками. У первой была заметна полнота, наступающая с годами; вторая осталась худощавой, и возраст ее определить было трудно.
Морская База заслужила свое прозвище благодаря постоянству и преданности военному флоту, которую она выказывала с первого дня, когда какой-то офицер положил начало ее карьере.
Первая ее любовь оказалась несчастной: офицер, которого она любила, утонул во время случайного взрыва торпеды. Тогда она стала искать утешения у товарищей трагически погибшего любовника.
Она меняла любовников одного за другим, но никогда не выходила за рамки морского флота. С высокомерным презрением смотрела она на всех цивильных и даже на сухопутных офицеров. Она была привлекательна и одевалась всегда в черное. Одни говорили, что она носит траур по своей первой несчастной любви, другие утверждали, что она ходит только в черном потому, что черное идет блондинкам.
Мица Ящик сохранила свое прозвище с тех пор, как стала жить с одним женатым офицером. Его услужливый коллега, предупреждая о
