– Буду, Тиан, помолись за меня Хранну. – Рыцарь сжал в крепких объятиях тщедушное тело самого могущественного чародея севера.
Граф де Нот закрепил на крупе коня дорожный мешок и сел в седло.
– Прощай, старик.
– Прощай, сын мой, – тихо проговорил Тиан.
Ильдиар тронул коня и направился следом за Сахидом Альири, который уже подъезжал к открытой гвардейцами парковой решетке. В последний раз граф оглянулся на Асхиитар – королевский дворец гордо стоял в лучах полуденного солнца и выглядел так, будто сошел с прекрасных панно лучших придворных мастеров. И множество резных колонн у фасада, поддерживающих высокие балкончики, и двадцать четыре беломраморные ступени, что ведут к парадному входу, и высокие башенки, и тонкие шпили, на которых развеваются стяги Ронстрада: золотые лилии на алом поле и серебряные львы на синем... Все это намертво запечатлелось в памяти графа Аландского и много раз снилось ему впоследствии на чужбине...
Но не будем забегать вперед.
Ильдиар опустил глаза вниз и увидел двух близких ему людей, единственных, которые вышли проститься с бывшим военным министром королевства. Один – старый маг с длинными седыми волосами. Ветер развевал знаменитый черный плащ, скрепленный сверху тремя золотыми крючками-застежками. Маг опирался на свой резной посох-змей, который, если верить сказкам и легендам, мог даже говорить. И второй – совсем еще не старик, облаченный в длинные белоснежные одежды с золотыми знаками Хранна – вьющимся узором цветов, переходящих в клинки мечей. Первосвященник Мариус Диран, самый добрый и благочестивый человек из всех, кого знал Ильдиар, осенял его благословляющим знаком, желая удачи в пути.
Вскоре они скрылись за поворотом, а у графа де Нота впереди осталась лишь манящая и одновременно с тем пугающая неизвестность...
8 сентября 652 года. Восток королевства Ронстрад. Баронство Теальское. ТеалС первого взгляда Теал напоминал маленькие и скучные провинциальные городки, что во множестве разбросаны по всему Ронстраду, но на самом деле он очень от них отличался. Он слыл городом унылым, угрюмым и тихим, но, возможно, кто-то просто пытался выставить его таким...
Теал был городом, который ни за что не дал бы случайному путнику хотя бы отдаленно проникнуть в его суть. Он мог бесконечно долго водить чужака по своим переулкам с разбитыми от недостаточного ухода мостовыми, глубокими лужами и зловонными канавами, упрямо пытаясь завести путешественника в какой-нибудь тупик. Благодаря гомонящим рынкам и изливающимся песнями харчевням, цирковым балаганам и старикам-шарманщикам Теал походил на старый скособоченный театр с давно не реставрированными декорациями, поеденным молью и потускневшим занавесом и еле передвигающими ноги, изжившими все свое чувство юмора клоунами. Проникнуть за портьеру «Теала-для-всех» было бы непросто, вздумай чужак даже поселиться в одном из этих серых каменных домиков с такими же серыми двускатными крышами и прожить здесь не одну неделю. И только опытный взгляд привыкшего ко всему вора или подозрительность сыщика могли бы распознать мало кому заметные штрихи, ничем не объяснимую настороженность в поведении самых обычных людей вокруг. И лишь воистину прожженный уличной жизнью городской проныра смог бы правильно дать ответы на все тщательно сокрытые под крышами домов и башен вопросы.
Но вскоре в городе должно было произойти нечто, что навсегда сорвало бы с него маску, то, что раскрыло бы все его столь бережно хранимые за обманчивой драпировкой тайны...
Вместе с первыми лучами солнца, озарившими своим мягким светом круглые башенки и шпили на крышах домов, распахнулись городские ворота. Горожане пока не спешили появляться на улицах. Ранним утром в воскресный день следовало тщательно приготовиться к посещению церкви, и добропорядочные прихожане привычно умывались и облачались в праздничные одежды: вишневого цвета камзолы и высокие шляпы. Самые нетерпеливые уже степенно отбивали шаги по мостовой, мыслями готовясь к воскресной службе. При этом распахнувшиеся раньше обычного городские ворота удостоились разве что нескольких ничего не выражающих взглядов.
Но вслед за ветром и пылью в ворота въехали всадники – множество вооруженных людей в черно-багровых одеждах и потертых доспехах. Цвета их плащей и камзолов выдавали вассальную принадлежность к семейству Бремеров – сюзеренов Теала. Вопреки традициям сегодня над воинами не развевались гордые флаги с гербами баронов, не играли трубы, а пажи понуро волочились вслед за солдатами, и вскоре стало понятно почему.
Следом за всадниками в город въехал катафалк – длинная карета, накрытая зловещей черной тканью и украшенная гербом Теала – серой городской стеной на закатно-багровом поле. В карете покоилось тело убитого три дня назад в Гортене барона Джона Теальского.
Сразу за каретой двигались два угрюмых всадника, от которых остальные участники процессии держались на почтительном расстоянии. Один из них был облачен в пурпурный камзол и вычурный шаперон, украшенный перьями, другой – в красную мантию заклинателя огня и темно-вишневый плащ, подол которого спускался на круп его коня. Ни гербов, ни каких-либо других символов своего положения братья Бремеры не надели, тем самым подчеркивая, что в данный миг они такие же скорбящие подданные, оплакивающие смерть своего брата, как и остальные жители Теала.
Едва катафалк въехал в город, как протяжно и заунывно запел рог, возвещая о свершившейся трагедии. Раздирающие душу звуки полились по улицам и переулкам, рынкам и площадям. То здесь, то там мелодию подхватывали многочисленные глашатаи, наполняя все кругом струящейся скорбью.
Жители покидали свои дома и спешили навстречу процессии, почтительно выстраиваясь вдоль главной городской улицы на пути к ратуше. Их головы склонялись в знак участия и скорби, было видно, что погибший барон пользовался среди подданных пусть не любовью, но, по крайней мере, уважением. Катафалк медленно двигался вдоль множества опечаленных людей, чьи глаза были полны растерянности и тревоги.
Вездесущие глашатаи тем временем громко объявляли горожанам о том, как наступила смерть их властителя, сэра Джона Бремера, барона Теальского. Помимо этого они поведали, что владыки Теала дарят своим подданным три выходных дня: жителям города предписывалось в течение всего траура не выходить на работу, оплакивая своего сюзерена. Говорилось также, что вечером на рыночной площади напротив городской ратуши будут накрыты поминальные столы. Присутствие на похоронах провозглашалось обязательным для всех, за исключением занятых на воинской службе.
Наконец глашатаи умолкли, и город внезапно погрузился в молчание. Ни единого слова не прозвучало среди почтительно склоненных людей. Даже любопытные кошки на крышах вдруг все притихли, не смея мяукнуть. Процессия двигалась в полной тишине. Лишь стук копыт и скрип колес черной кареты, да еще приглушенное дыхание тысяч горожан – вот и все, что осталось из всего множества звуков на заполненных людьми улицах Теала.
– Он убил моего брата! – громкий и сильный голос разрушил гнетущее молчание. Танкред Огненный Змей медленно чеканил слова, с каждым выдохом бросая их в окружающую толпу. – Король приказал своему псу убить моего брата! Сюзерен предал своего верного вассала! Для клятвопреступника нет иного наказания!.. Иного возмездия, кроме смерти!
