Герант
Когда ты — вольный стрелок, то учишься определять, что дело — труба, буквально с первого взгляда. И сейчас это чувство накатывает волнами, душит и медленно проникает в кровоток, растекаясь по телу кислотой.
Бардо достает из-под кресла два молочно-белых сциловых клинка и крепит на пояс. Никогда не видел у него пушки, даже привык к этому, а вот Ши выглядит удивленной и вопросительно изгибает бровь.
— Не люблю я эти бахалки-стрелялки, — ворчит Бардо и криво усмехается. Хлопает Ши по плечу, пытается казаться спокойным, но я по лицу вижу, что друг слишком уж взволнован и возбужден. — Обузой не буду, можешь не сомневаться. Оружие держите под рукой, но не на виду. Нас встретили пушками. Никакого чая с печеньем не предложат, зуб даю.
Он склоняется над панелью и набирает короткое сообщение.
Для Фэда. Магистр должен быть в курсе, что корабль успешно приземлился.
Но я думаю, что Бардо перестраховывается. На всякий случай. Наверняка глава гильдии узнает о «теплом» приеме.
При всем своем деланом безразличии Фэд не бросает пилотов.
— Может, они всех гостей так встречают, — предполагает Ши.
— Не исключено.
По лицу вижу, что Бардо в это не верит. Проверяю дробовик и бросаю взгляд на две готовых к бою пушки, направленных точно в кабину «Зорянки». На боку стволов мерцают красные огоньки заряда и мне совсем не хочется проверять, насколько мощным может быть плевок из оружия такого калибра.
***
Из корабля мы даже не выходим — выплываем.
Медленно и осторожно, будто каждый шаг может грозить взрывом. И, как ни странно, нас встречают. Высокий худощавый мужчина дергано выступает вперед, и кажется, что его ноги вообще не касаются красноватого камня, которым вымощена вся площадка.
Незнакомец едва заметно вздрагивает и кривит тонкие губы, а в водянистых голубых глазах проступает такая невыносимая мука, что я невольно ежусь. Он похож на марионетку, что вынуждена ступать по лезвиям босыми ногами.
За мужчиной топчется такая же высокая женщина и картинно заламывает руки. Худое вытянутое лицо не выражает абсолютно ничего, а темные волосы с такой силой стянуты на затылке, что кожа вот-вот должна лопнуть, обнажая кости. Только глаза у этой безэмоциональной куклы кажутся живыми. Темные, с красноватыми отблесками, будто там, в глубине зрачков, тлеют угли не угасшего костра.
— Корэкс Варго, — представляется мужчина и протягивает руку Бардо. Тот отвечает на рукопожатие, но без видимой охоты. Сжимает ладонь всего мгновение, прежде чем отступить назад. — Прошу прощения за такой прием, но мы должны соблюдать меры безопасности. Защита раскопок — наша основная задача.
— Защита от кого? — друг удивленно вскидывает бровь и бросает на меня предостерегающий взгляд. Приказывает держаться позади, и я вижу, как напрягается спутница Корэкса. Подбирается вся и закладывает руки за спину. Оружие нащупывает? — В этом секторе никого не бывает. Даже камкери в свое время обошли Гулан-Дэ.
— Ваши данные устарели, капитан, — Корэкс поджимает губы и вытягивается в полный рост. Саджа меня забери! Эта «жердь» выше нас чуть ли не на голову, если не больше. Из-за хрупкого телосложения опасным мужчина не кажется, но я сразу отметил пистолет у него на поясе. — камкери проявляют большой интерес к этой планете. Уже давно. Впрочем, это не имеет отношения к цели вашего визита. Не так ли?
— Абсолютно! — Бардо широко улыбается и разводит руки в стороны, — мне плевать, чем вы тут занимаетесь. Мое дело — забрать груз и оставить вас копаться в этом проклятом песке.
Корэкс растягивает губы в слабом подобии улыбки.
— Следуйте за мной, капитан.
***
Большинство шахтерских городов строят на поверхности, спуская вниз лифты и грузовые платформы. На Гулан-Дэ все было не по-человечески: слишком уж часто погода здесь преподносит сюрпризы.
Мощные ураганы могли без особых усилий поднять в воздух несколько жилых блоков и швырнуть их прочь, песчаные бури проносились над поверхностью, срывая мясо с костей и кроша оборудование в пыль. После первого же происшествия колонию перенесли под землю, потратив на это Саджа знает сколько времени и ресурсов.
Кто-то говорит, что сама природа против разорения мертвой планеты.
Могильник стоило оставить в покое, но разве это имело значение, когда несколько унций берлиды стоили целое состояние?
Теперь я смотрю на последствия и к горлу подкатывает удушливый комок тошноты, а Ши неосознанно держится поближе и осматривается по сторонам со смешанным выражением ужаса и непонимания.
Нас встретило искусственное желтоватое освещение, очищенный воздух, пахнущий какой-то ядреной химией. И вереница чернильно-черных статуй у самого входа в жилые сектора.
Здесь были мужчины и женщины всех возрастов. Попадались даже статуи детей.
Первая мысль — искусная работа из берлиды, эдакая извращенная насмешка над всеми теми, кто погиб здесь, но стоило только остановиться у одной такой скульптуры, как по спине пробегала дрожь, а внутренности леденели.
В нескольких местах камень треснул, обнажив вполне себе человеческие белые кости. Маленький мальчик стоял у самой дороги, сверкая ребрами, раскинув руки в стороны, точно приветствовал гостей.
— Саджа всемогущая… — пробормотала Ши, прикрывая рот ладонью.
— Странные у вас понятия об искусстве, — я пытаюсь отвести взгляд, но куда ни посмотри — постоянно наталкиваешься на статуи. Спокойные лица. И у всех открытые глаза.
Десятки и десятки молчаливых наблюдателей, навеки закованных в каменные панцири.
— Люди должны помнить, — сопровождавшая Корэкса женщина впервые открыла рот, и голос у нее оказался — как наждачная бумага. Из-под сведенных бровей полыхнули черные глаза, и дурное предчувствие во всю всколыхнулось под ребрами. Ворон беспокойно заерзал, раздулся от злости и недобро каркал где-то на краешке сознания.
— Вереница трупов — такое себе напоминание. Даже вымости вы дорогу могильными камнями — смотрелось бы не так дико.
— Вы рассуждаете не как местный житель, — женщина позволила себе улыбку, от которой кожа на бледном лице натянулась еще сильнее. — Пришельцам не понять, как важно помнить об опасностях Гулан-Дэ.
Я бросаю быстрый взгляд на Ши, а она не может оторваться от одной из статуй.
И чувствую кожей, как в ней медленно закипает злость, как бурлит под кожей неприятие, отторжение и отвращение к увиденному. Девчонка заводится с пол-оборота, как потревоженный хищный зверь, но не произносит ни слова, почти не меняется в лице. Она знает, зачем прилетела сюда и как себя вести не стоит.
Мы спускаемся все ниже, минуем ярус за ярусом, а воздух вокруг густеет и липнет к коже. Я не вижу рабочих, не слышу голосов и все больше нервничаю, потому что, судя по рассказам Бардо, здесь должны копаться исследователи. И если это так, то где они все?
