У меня сжимается что-то за ребром. Сердце,что ли? Чудеса. Ещё и в горле першит.
— Подонок.
— Знаешь… я хочу его убить, — вздыхает и зарывается носом в выемку между моей шеей и плечом. — Не могу никак его простить. Безумие, да?
— Нет, не безумие. Он достоин самой паскудной смерти. Но тебе его подлой шкурой пачкать руки нельзя, ты слишком светлая для этого. Даже у Романова не получилось тебя испортить.
— Ты слишком хорошего обо мне мнения, — хмыкает и снова целует моё плечо. — Я злая и не умею прощать. Иначе бы давно отпустила ненависть к Коле.
— Отпустишь.
— Думаешь?
— Уверен. Когда увидишь его голову на блюде, сразу отпустишь.
— Ты же не серьёзно… ты ведь не будешь его убивать. Не станешь?
Но я молчу. Не хочу врать, но и правда сейчас — не самый лучший выбор.
Потому я поддеваю Злату, усаживаю верхом, а она охает, впиваясь глазами в свежий шрам на моём животе.
— Тебе больно?
— Помолчи, мать Тереза, — усмехаюсь, а мой член снова уже готов к бою.
Наш секс неторопливый и нежный, хотя мне хочется совсем иного. Но слишком свежи ещё раны, слишком много сил я угрохал в экстренное восстановление. Но даже в этом есть своя прелесть, когда надо мной Злата. С ней всё какое-то другое.
Я давлю в себе тысячу мыслей, омрачающих мой покой. Отдаюсь этому моменту, а жадные взгляды Златы прошивают меня, точно пули.
— Ты охрененная, — выдыхаю на пике удовольствия, нахожу рукой возбуждённый клитор Златы и сдавливаю, растираю пальцами.
Она судорожно сжимается вокруг члена, выдавливает из меня то, чего никто и никогда не мог выбить, отдаётся оргазму со всем пылом, выгибается. Я накрываю её грудь рукой, сжимаю правую, потом левую. Играюсь, балуюсь. Злата трепещет, кричит что-то неразборчивое, но я в этой какофонии слышу своё имя.
— Без презерватива, — удивляется Злата, когда через некоторое время лежим рядом, впаянные друг в друга.
— Угу.
Больше эту тему не развиваем. Я видел её карту, я знаю, что никаких детей у Златы быть не может. Не после того, что сделал с ней Романов. И даже если будут, это настолько призрачный шанс, что вряд ли когда-то выпадет.
— Спи, — целую Злату в макушку, пахнущую луговыми травами и полевым цветом. — Скоро утро.
Затихает, а я ещё долго смотрю в потолок, размышляю.
Но вдруг мой телефон наяривает, жужжит. Чертыхаюсь сквозь зубы, высвобождаю руку, боясь разбудить уснувшую Злату.
Сашка.
Я смотрю на экран, тяжело вздыхаю.
— Что, блядь, стряслось? Я же просил до утра меня не трогать.
— Клуб. Его сожгли.
19 глава
Артур
Огонь разгорелся внезапно. Вспыхнул внутри клуба сразу в нескольких местах, вызвал панику, давку и столпотворение на выходах. Я ничего этого не видел, но мне достаточно много успели рассказать, стоило приехать на место.
На место катастрофы.
Дышу глубоко, всматриваюсь в останки клуба, а рядом суетятся люди.
— Ничего, отремонтируем, — пытается поддержать меня Саша, добавляя в голос раздражающей бодрости.
— Отъебись, — прошу, и его отбрасывает от меня будто бы ударной волной. — Лучше делом каким-нибудь займись, чем оптимизмом меня добивать.
Саша молча уходит, а я крепко жмурюсь, но это не помогает избавиться от красных вспышек, мелькающих перед глазами. Словно я долго-долго смотрел на солнце, а после меня кинули в глубокую чёрную яму.
Пожар почти потушили, но он то тут, то там собирается в алые островки, борется за каждую доску, любой клочок пространства. Ползёт по земле, лижет растрескавшийся асфальт сотнями крошечных язычков, поджигает траву на клумбе, мучает жаром газон.
Мой клуб, искорёженный, залитый пеной, не похож на себя. Просто кто-то щёлкнул пальцами и разрушил то, что было мне дорого.
Ненавижу.
Я знаю, кто это делал. Знаю, зачем и почему. Наша вражда такая давняя, настолько уже въелась под нашу кожу, мутировала в нечто уродливое, душное. Древний танец ненависти перерос в настоящую войну, и исход её предначертан. Всё, что было до — глупые шутки и детский лепет. Сейчас, кажется, мы наконец-то перешли точку невозврата, зашли за горизонт. Теперь ставки высоки. Слишком.
— Останется только один, — говорю и лишь по глазам одного из охранников, трущегося рядом, понимаю, что сказал это вслух.
Плевать. Мне всегда плевать, что подумают обо мне люди. Сейчас тем более.
Моё сознание окрашено в оттенки алого. Такие же яркие, как кровь, пламя и моя ярость. Она клокочет внутри, доводит до перебоев в сердечном ритме и сорванного дыхания. Я убью тебя, Романов. Кем бы ты для меня не был в прошлом. Убью.
Поднимаю глаза к тёмному небу, а память подбрасывает картинки того, что было когда-то. Сжимаю кулаки, встряхиваю головой, а где-то за грудиной ноет.
Я держусь за эти воспоминания, чтобы не дай бог не забыть, что стало началом конца.
Сейчас я лишь в одном уверен: конец уже скоро.
— Сработали очень грамотно, — говорит начальник охраны клуба, а я морщусь.
— Я тысячу раз это уже слышал. Есть что-то более конкретное?
— Без экспертизы сказать сложно, — пожимает плечами, и следующие несколько часов я трачу на положенные в такие моменты необходимые процедуры.
Площадка перед клубом забита людьми. Пожарные, менты, скорая, свидетели. Даже представитель страховой тут. Вертится, крутится, раздражает. Мне кучу наложить на компенсацию — не в бабках вообще дело.
Хотя, если так продолжится, по миру пойду с голой задницей.
Версии множатся, как грибы. Разбегаются от самовозгорания, замкнувшей проводки, курения в неположенном месте до поджога с отягчающими, и эта версия для меня лично несомненна. Потому что в клубе всё было отлично: и с проводкой, и с курением в неположенных местах, не говоря уже о неполадках с пожарной сигнализацией, которую лично по моему приказу проверяют каждый божий вечер. Но она, сука, не сработала, и почти пятьдесят человек, находящихся вечером в клубе, чуть не стали обугленными головешками.
Обо мне ходит много слухов, но мне не нужны лишние жертвы. Никогда. Эта мысль сродни гордыни — наверняка грех, но это меня всегда отличало от Романова. Но поджог клуба — последняя капля. Внутри меня клубится тьма, и запах вражьей крови становится таким плотным, что его можно проткнуть ножом и провернуть несколько раз.
Опрашивают свидетелей, врачи оказывают помощь парням из охраны. Они крепкие, но дымом надышались будь здоров. Отдыхающие в этот вечер — их совсем немного — все живы и относительно невредимы. Только напуганные, но это пройдёт, в итоге останется в памяти событием, о котором будут рассказывать на вечеринках и в кругу друзей, а после и забудут.
