53
Жизнь,
это был понедельник. Я должна была встретиться с Августом в школе. Я должна была обсудить с мисс Хупер мою итоговую творческую работу.
Но ничего из этого я не сделала. Я дождалась, пока мама и отец уйдут на работу.
Я уже решила свою судьбу, и в отличие от всех предыдущих эпизодов в этот раз решение было твердым, я не могла просто отмахнуться от него. Оно затуманило даже самые отдаленные уголки моего сознания, и мне казалось, что я робот, который выполняет предписанную ему программу. Я представляла, как я выполняла необходимые действия, проигрывая в голове каждый шаг. От этого я испытывала невероятное облегчение.
Я знала, что я буду делать. Я думала об этом все выходные. Я готовилась. Я спала в своих кедах, потому что знала, что не могу забрать их с собой и буду по ним скучать. Мои кеды вобрали в себя годы надежд, воплощенных в чернилах, которые теперь казались ложью.
В воскресенье вечером я уснула, глядя на потолочное перекрытие в моей комнате. В мое сознание пытались пробиться разные воспоминания: мучные войны, поцелуи и электрические свечи, надежда, приклеенная скотчем к дверце шкафчика. Но ничего этого больше не существовало. Осталась только я и мое предстоящее освобождение.
Отец так и не нашел свою зажигалку на заднем дворе. А я нашла.
* * *
В понедельник сияло солнце и небо было ясным. Я дождалась рева отъезжающего «Кадиллака». Я подошла к своему шкафу и достала оттуда распечатки с информацией про Колумбию и эссе, которое я читала для Августа.
Я сочиняла рассказы, чтобы я смогла жить в них. Но, как оказалось, они не были волшебными.
Я достала батарейку из прибора пожарной сигнализации. Я положила распечатки в металлическую чашу, которую мама давным-давно купила в антикварной лавке. В те времена мы еще могли громко смеяться и устраивать беспорядок на кухне. В те времена на нашей подъездной дорожке не стоял «Кадиллак».
Я собрала все, что для меня что-то значило, и положила в металлическую чашу. Я подожгла ее содержимое отцовской зажигалкой. Все равно рано или ему было суждено сжечь наши жизни дотла.
Я наблюдала за тем, как бумага съеживалась и превращалась в пепел, чернея по краям. Я сглотнула, вдыхая запах гари. Я дождалась, когда все бумажки до единой превратились в пыль.
Смерть станет моим освобождением. Возможно, она будет добра ко мне. Мне хотелось мира. Тишина. Избавления.
Но ничего из этого я не получила.
Я считала, что, если я запомню ту ночь, когда мир был ярким, новым, освещенным светом свечей и полным цельных вещей, этого будет достаточно, чтобы попрощаться.
Оказалось, недостаточно.
Настоящее время
54
Август,
поток воспоминаний затухает.
Ты спал в нашей освещенной свечами рощице. Ты дрожал от слез, дергался и ворочался, ревел и кричал. Потом ты проснулся, обхватил себя руками и продолжил дергаться и ворочаться. Я никогда не забуду твои слезы. Я сижу рядом с тобой и делаю вид, что чувствую твое плечо под моей ладонью.
Так проходит время до рассвета. Тебя накрывают и отпускают новые приступы слез, но ты продолжаешь твердить мое имя, как мантру.
Когда небо наполняется светом, раскрашивается в оранжевый и желтый и освещает твое лицо, я замечаю нечто новое в твоих глазах. Ты встаешь и бежишь. Мы проносимся мимо домов и разбитых тротуаров. Ты так быстро переставляешь ноги. В каждом шаге проглядывает отчаяние и тревога. У меня нет времени притворяться, что мне нужен асфальт, чтобы отталкиваться от него. Чтобы поспевать за тобой, мне приходится скользить по воздуху. Я не сразу понимаю, куда ты направляешься, но как только я вижу впереди фабрику, все становится на свои места.
Я следую за тобой, отчаянно пытаясь развернуть тебя назад. Не ходи туда. Только не туда. Но ты идешь именно туда. К единственному человеку, от встречи с которым я хочу тебя уберечь.
Ты упорно следуешь к цели. Мне бросаются в глаза все твои недостатки. Ты все еще мальчик, не мужчина. Тебе нужен кто-то, кто сможет защитить тебя. Я хочу поместить вас на разные полюса Земли, потому что каждый шаг по направлению к нему – это шаг навстречу побоям и синякам.
Первым тебя замечают стоящие рядом с ним мужчины. Они с любопытством прищуривают глаза и отступают назад. Он разворачивается, и я замираю на месте. У него на лице это холодное выражение, за которым всегда следует удар или угроза.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он.
– Это… – Ты не останавливаешься. Ты бросаешься на него. Я едва успеваю заметить, как ты заносишь руку. – …за Элли.
От удара голова отца с хрустом откидывается набок. Отец обескураженно пятится назад. Выпрямляется.
– Будь осторожнее, мальчик…
– А то что?
– А то я изобью тебя так, что мать родная не узнает.
Мужчины за его спиной смеются. Отец оборачивается на них и тоже посмеивается, но в его голосе я слышу угрожающие нотки. Ты таранишь его головой в живот, цепляешься за его фланелевую рубашку и прижимаешь его к металлическому кузову грузовика. Отец замахивается для удара, но ты так быстро уклоняешься, что он промахивается. Ты же попадаешь точно ему в челюсть. И еще раз, и еще раз, и еще. Я в восхищении наблюдаю за происходящим. Ты кажешься слишком худым, слишком молодым, слишком милым, чтобы бросить человека истекать кровью. Но именно это ты и делаешь.
Отец падает на колени и отхаркивает кровь.
