— Семь лет назад одна ведьма прокляла, — неохотно признался Глеб, — самое обидное, что защитный амулет к тому времени у меня уже был, я просто забыл его с собой взять. А дамочка попалась ядовитая и полная силы, так что мне еще шесть лет придется мучиться.
— У темных, если они сроки не оговаривают, проклятие по умолчанию ложится на чертову дюжину лет. А меня ведьма в сердцах прокляла, потому что именно я ее загнал. Теперь расплачиваюсь.
Осколки полетели в мусорное ведро и Глеб, гордый собой, отряхнул руки.
— Много радости о своей глупости рассказывать.
— Видишь ли в чем дело, Леся, — усмехнулся он, выразительно посмотрев на пачку чая, которую я продолжала сжимать в руках, — и Богдан, и Кристина, и даже Влад пытались снять проклятие, но ничего у них не вышло. Даже Евгений брался, но у него тоже ничего не получилось. Направленность выявить не удалось. Если бы это было что-то вроде простого сглаза в стиле «чтоб у тебя все из рук валилось», я бы не только на кухне чудил, но, как ты могла заметить, проблемы у меня появляются только тут. — Широким, каким-то неловким жестом он обвел кухню. — А о своих неудачах нет охоты не только мне рассказывать. В том, что никто не смог снять проклятие поехавшей ведьмы, признаваться тоже стыдно.
— Знаешь, у меня создается впечатление, что ведьмы-то как раз и являются самой опасной нечистой силой, — хмыкнула я.
— Ошибаешься. Самыми страшными среди нечисти считаются дикие лярвы.
— Злой дух, вселяющийся в людей, да, — подтвердил он мое неуверенное предположение.
— Это у которых во время пробуждения силы зрачки светятся? — я много чего читала о подселенцах, пыталась запомнить их классификацию и как один вид отличить от другого… О лярвах я помнила только одно: зрачки у них светятся. — Знаешь, если бы мой вид так назвали, я бы тоже была злая. Их, наверное, еще и дразнят…
— Хотел бы я посмотреть на самоубийцу, осмелившегося дразнить лярва, — снисходительно ответил Глеб.
ГЛАВА 10. Убегая
Череп, подаренный мне нашим городовым, обрел свой дом на балконе, в коробке со всяким хламом. И должна сказать, пролежал он там довольно долго, пока одной темной ночью я не забыла телефон на кухне, а Владу внезапно не захотелось со мной пообщаться.
Четвертый час ночи (кто-то мог бы сказать — утра, но мне, как сове, виднее), все спят, я сплю, мой несчастный телефон, надрываясь, ползает по кухонному столу, и даже Глеб не слышит его надсадный зов… Просто поразительно, насколько глубоким может быть обычно чуткий сон оборотня, если его весь день таскать по магазинам. Но мне его жалко совсем не было, я нервничала и пыталась отвлечься.
Уже третьи сутки Оксана безвылазно сидела в квартире городового, и уже третьи сутки я не могла никак с ней поговорить. Появилось даже нехорошее подозрение, что меня банально пытаются подвинуть, как двигали уже столько месяцев.
Ведь хранительница вроде как есть, место занято, а то, что она знать не знает, что конкретно ей нужно делать и чего ждать от будущего — несущественная мелочь. Я и раньше чувствовала себя чем-то вроде бутафорского солдатика. Стоять стою, место занимаю, наверное, даже выгляжу грозно, а остальное не важно.
Раньше мириться с этим было несложно, моя обострившаяся интуиция успокаивающе шептала, заверяя что правда мне не понравится, и я почти не рыпалась. Ага… раньше.
Вот только теперь все чуточку изменилось, теперь я и сама по уши влезла во что-то совершенно неприятное и хотела принять участие в решении этой непростой проблемы. Я чувствовала себя обязанной помочь Оксане. Мы в ответе за тех, кого спасли, все дела… Вот только Влад почему-то считал иначе и с обидной легкостью отстранил меня от этого дела, запретив Глебу хоть что-то мне рассказывать.
Это бесило, и сегодня, доведенная до ручки, я весь день мстила оборотню, причиняя ему почти физическую боль бездумными брожениями по магазинам.
А ночью — вот так радость — городовому резко захотелось со мной поговорить. И даже то, что я не отвечаю на звонок, не могло его остановить.
Собственно, потому-то я и проснулась от раздражающего и упрямого стука.
— Глеб, я тебя убью, я твоего волка депилирую. Воском. Всего, — простонала я, натягивая одеяло на голову. Стук, я бы даже сказала — дробь, не прекратилась. И я, стянув с головы одеяло, резко открыла глаза. И… как же я орала. Долго, с чувством, на одной ноте, позабыв, что нужно дышать.
Не проснувшийся от звонка моего мобильного несправедливо обвиненный Глеб прибежал на мой визг и пораженно застыл в дверях, не веря своим глазам.
Наверное, окажись я на его месте, тоже бы стояла с таким придурковатым выражением на вытянувшемся от удивления лице. Было от чего выпасть в осадок.
Надо мной, страшно щелкая зубами, парил череп, и в пустых его глазницах лениво тлели зеленые огоньки.
— Ответь, — хрипло велел Глеб, кашлянул и повторил уже увереннее, — Лесь, ответь.
— Кааак? — сипло проблеяла я. Меня все еще мелко потряхивало, и сердце надрывно вколачивалось в ребра в надежде пробить грудную клетку, но орать я все же перестала.
— Возьми в руки и скажи «слушаю».
Я подчинилась, и дрыгающийся в моих пальцах череп успокоился, только огонек в его глазах разгорелся ярче, и я услышала раздраженное:
— Наконец-то.
— «Наконец-то»? — едко переспросила я. — Четвертый час ночи и мне…
— На это нет времени, — отрубил Влад, — Оксана пропала.
— Что? Как? Когда?!
Я тут же забыла о том, что хотела спать, и готова была бежать искать пропажу.
— Около шести часов назад, точно не знаю, меня не было… на месте. Видимо, моя защита оказалась недостаточно мощной, — голос городового был обманчиво спокоен, — они ее почувствовали.
— И что теперь?
— Мы должны найти девочку раньше, чем проклятые ее загонят, — просто ответил он, — мне нужно знать, где вы с ней встретились в первый раз.
— А почему бы тебе ее просто не почувствовать? Ты же городовой, ты можешь все.
— Она отмечена проклятыми, начатая ими охота скрывает ее от меня. — Голос его продолжал оставаться совершенно бесстрастным даже во время постыдного признания в собственной беспомощности. — Леся, где вы встретились?
Я с запинкой продиктовала адрес, но не успела даже задать мучавший меня вопрос, как Влад бросил:
— Буди Глеба, скажи, я жду его там.
Слышавший все оборотень сорвался с места раньше, чем городовой закончил приказ.
Глаза у черепа потухли, и он опал в мои ладони, сделавшись особенно тяжелым. Почти неподъемным.
