На фотографии была улыбающаяся девочка-подросток. Хорошенькая, с длинными темными волосами и блестящим серебряным кольцом в носу. Что-то в ее улыбке напомнило мне Энни. Сам того не желая, я начал просматривать статью. Эмили Райан, тринадцать лет, ученица Арнхилльской академической школы. Умерла от передозировки алкоголя и парацетамола. Была «остроумной, веселой и полной жизни».
«Вы их когда-нибудь теряли?» – отчетливо зазвучал в моей голове голос Бет.
Школьница, о которой она говорила. Наверняка это она. Но что-то во всем этом меня насторожило. Я сел. Какое-то мгновение мой измученный мозг набирал обороты. Наконец, щелкнув своими ржавыми шестеренками, он включил нужную передачу.
Я редко способен назвать точное число месяца, однако могу цитировать наизусть Шекспира (если вам не повезет и вы мне очень не понравитесь). Умею запоминать целые страницы текста и случайные слова. Особенность памяти. Я втягиваю бесполезную информацию подобно пылесосу.
«Один год, один день и около двадцати часов тридцати двух минут».
Именно столько Бет, по ее собственным словам, проработала в Арнхилльской академической школе. То есть она начала работать в ней с сентября 2016-го. В то время как в газетной статье говорилось, что Эмили умерла 16 марта 2016-го.
Разумеется, Бет могла ошибиться. Возможно, она просто перепутала свои даты. Однако мне в это не верилось.
«О нет, счет я как раз веду».
А это означало, что Бет не работала здесь учительницей, когда Эмили Райан покончила с собой. А Эмили Райан не была одной из ее учениц. Тогда зачем она мне солгала?
18
На следующее утро я, сам того не желая, проснулся рано. Приоткрыв один глаз, я застонал и перевернулся на другой бок. Но мой мозг, увы, не хотел проваливаться обратно в забытье, даже несмотря на то, что остальное тело чувствовало себя словно приклеенным к кровати.
Я пролежал так еще несколько минут, страстно желая вновь заснуть, но в конце концов сдался, оторвал себя от матраса и опустил ноги на холодный пол. «Кофе, – распорядился мозг. – И никотина».
День намечался серый и ветреный. Ветер гнал по небу тучи, как родители упрямых детей в школу. Поежившись, я быстро докурил сигарету и поспешил вернуться в относительное тепло коттеджа.
Воспоминания вчерашнего дня уже становились неясными и размытыми. Я вытащил Эбби-Глазки из шкафчика. При дневном свете она выглядела безобидно. Просто старая сломанная кукла. Немного потрепанная и не слишком любимая. Прямо как я сам.
Мне стало стыдно оттого, что я сунул ее под раковину. Словно в оправдание я взял куклу, отнес ее в гостиную и посадил в кресло, а сам уселся на диван и продолжил пить свой кофе. Так мы и сидели вместе, Эбби-Глазки и я, наслаждаясь утренним отдыхом.
Я пробовал набрать Брендана еще пару раз, однако ответа по-прежнему не было. Тогда я перечитал газетную статью об Эмили Райан. Однако и с утра она казалась столь же бессмысленной, как и вечером. Тогда я попытался отвлечься проверкой домашних заданий учеников. Проверив примерно половину работ, я осознал, что только что написал «Етитская сила, нет!!!» около одного особо нелепого абзаца, и сдался.
Я взглянул на часы: 9: 30 утра. Мне не слишком хотелось бесцельно шататься по коттеджу весь день, а занять себя было нечем.
Выбора не оставалось.
Я решил пойти прогуляться.
Первые попытки добывать уголь в Арнхилле начались еще в XVIII веке. На протяжении двухсот лет шахта росла, расширялась, сносилась, отстраивалась и модернизировалась.
Вокруг нее строили свои жизни тысячи шахтеров и их семьи. Для них это была не просто работа. Это был их образ жизни. Будь Арнхилл живым организмом, шахта была бы его бьющимся, дымящимся и ревущим сердцем.
Когда шахта закрылась, сельсовету понадобилось меньше двух лет, чтобы вырвать это сердце, хотя к тому моменту оно уже давно перестало биться. Сажа и дым больше не текли по артериям Арнхилла. Строения разрушались и становились жертвами вандалов. Мародеры разворовывали металл и оборудование. В каком-то смысле машинисты, приехавшие сносить шахту бульдозером, совершили акт милосердия.
В конце концов от нее не осталось ничего. Кроме глубокого шрама в земле, который всегда будет напоминать о том, что было утрачено. Некоторые семьи уехали в поисках работы. Другие, как мой отец, приспособились. Деревня, ковыляя, с трудом начала возрождаться. Однако некоторые шрамы никогда по-настоящему не заживают.
Передо мной раскинулся неровный ландшафт, поросший дикими цветами и травой. Сложно поверить, что когда-то здесь стояли огромные промышленные сооружения, а под землей до сих пор скрывались шахтные стволы и оборудование, брошенное там, потому что его было слишком дорого поднимать на поверхность.
Но не только они таились в глубине. Земные недра были потревожены еще до строительства шахты, до того как в них стали вгрызаться машины. Под землей были сокрыты свидетельства иных традиций, уходящих корнями во времена основания деревни.
