Никто из его персонажей не был абсолютно злым или абсолютно добрым — в каждом было намешано всего понемножку, и из-за этого они казались живыми, настоящими, узнаваемыми.
Наконец Джеймс замолчал и взглянул на часы — было уже половина десятого, и оба удивились, что не заметили, как пробежало время. Он поднялся, собираясь уходить, и к Домине неожиданно вернулись обида и раздражение из-за того, что он не обратил внимания на ее пеньюар.
— Почему вы до сих пор не уехали? — неожиданно спросила она. — Я думала, вы торопитесь в Рим улаживать дела синьоры Марчинелло.
Джеймс убрал сценарий в папку и выпрямился, сурово глядя на девушку.
— Ты, наверное, устала от наших обсуждений? — тихо осведомился он.
Домине сосредоточенно рассматривала собственные ногти.
— Должно быть, вам очень скучно разговаривать со мной. Я не выдерживаю никакой конкуренции с вашими лондонскими приятелями-интеллектуалами.
— Ты не ответила на мой вопрос, — напомнил он.
— А вы не ответили на мой! — парировала она.
— Ты хочешь, чтобы я уехал? Мое присутствие здесь раздражает тебя?
Домине вздохнула:
— Конечно же нет. Ведь это ваш дом.
Джеймс нетерпеливо пробормотал проклятие.
— Что с тобой сегодня такое? — спросил он, сдерживая раздражение. — Как только я вошел сюда, почувствовал: что-то не так. Ты неважно себя чувствуешь, да?
— Я чувствую себя хорошо. Со мной все в порядке.
Джеймс положил папку на подоконник и, засунув руки в карманы, смерил девушку суровым взглядом.
— Тогда в чем дело? — Его глаза сузились. — Лючия заходила к тебе сегодня, не так ли? О чем вы говорили?
— Да так, ни о чем, — сказала Домине без всякого выражения. — Она любезно посидела со мной некоторое время. Принесла мне подарок.
Глаза Джеймса блеснули.
— Я знаю. Этот пеньюар.
Домине возмущенно поднялась с кресла.
— Вы заметили? И до сих пор ничего не сказали?
— А что ты хотела услышать? — поинтересовался он. — Тут и говорить нечего — ты и так знаешь, что он тебе очень идет.
Домине склонила голову набок.
— Очень идет, — передразнила она. — Как мило! — И осеклась — лицо Джеймса на секунду исказило страдание, взгляд помрачнел, брови сошлись на переносице. Он, казалось, не слышал ее, погрузившись в себя, противостоя каким-то душевным терзаниям, и Домине подумалось, что в это мгновение он мысленно представляет себе Лючию в абрикосовом пеньюаре. Конечно же итальянка выглядела бы намного соблазнительней в таком наряде.
— Не груби, Домине, — резко сказал он. — Ты не хуже меня знаешь, что наши отношения все еще очень хрупки. Пока что мы с тобой ладим, но твоя агрессивность может все испортить. — Он тяжело вздохнул. — И это ляжет тяжким грузом на мою совесть. Я ведь изо всех сил стараюсь, чтобы ты увидела меня в ином свете — таким, какой я есть на самом деле, а не животным, слепо повинующимся потребностям тела.
— Значит, это вот как называется? — ядовито спросила она, обиженная тем, что он по-прежнему отрицает любые чувства.
— Черт побери, я уже сотню раз перед тобой извинялся! — в ярости заорал он. — Я могу сколько угодно казнить себя — это ни к чему не приведет! Только доказав тебе, что я не бессердечный эгоист, я смогу простить самого себя и искупить вину перед тобой!
Домине, молча выслушав эту тираду, тоже взорвалась:
— Значит, вы каждый день приходите сюда и говорите со мной об искусстве, чтобы искупить грехи? Неужели вы сами не чувствуете — то, что произошло между нами, нельзя забыть и спрятать под маской благочестия, которую вы нацепили на себя!
Джеймс глубоко вздохнул и пробежался рукой по волосам.
— Что ты хочешь от меня, Домине? — прорычал он. — Ты не имеешь представления о моих чувствах!
— Чувства? Чувства?! — Домине презрительно рассмеялась. — У вас нет чувств, вы их не признаете!
Джеймс шагнул к девушке, и на мгновение ей показалось, что он хочет ударить ее.
— Да что ты об этом знаешь?! — прошипел он. — Ты не задумывалась о том, что для меня это уже наказание — проводить время здесь, с тобой наедине? Говорить с тобой, смотреть на тебя, случайно прикасаться к тебе? — Его голос был хриплым. — Я человек из плоти и крови, Домине, и признаю, что у тебя есть надо мной власть!
Ее обожгло ледяное голубое пламя, вспыхнувшее в его глазах.
— Ну что, ты довольна? Ты ведь хотела услышать именно это, не так ли? Это придает тебе сознание собственной важности? Утоляет страсть, проснувшуюся у тебя внутри?
Домине отпрянула.
— Как вы можете так говорить?! — вымолвила она в ужасе.
— Разве я не прав? Только ты никак не можешь понять, что я слишком стар для тебя, что твои эмоции вызваны естественной потребностью юной девушки в мужской ласке!
— Это неправда! — выкрикнула она, не в силах подавить волну негодования. — Вы просто пытаетесь успокоить свою совесть и обманываете сами себя! Вы говорите, что я ребенок, используете мой возраст как оружие! Зачем? Вы боитесь признать, что я женщина?
— Ради бога, Домине, прекрати мучить меня! — Он выругался сквозь зубы. — Забудь об этом разговоре! Очевидно, я ошибался, думая, что могу все исправить, и теперь мне придется держаться от тебя подальше.
Он так резко схватил папку со сценарием, что один лист бумаги вылетел и спланировал на пол. Они одновременно нагнулись, чтобы поднять его, Домине уже протянула руку, но Джеймс гневно оттолкнул ее и — не рассчитал силу. Девушка, потеряв равновесие, рухнула на ковер. Мгновенно раскаявшись в своей грубости, Джеймс отбросил сценарий в сторону и нагнулся, чтобы помочь ей подняться.
— Отстаньте от меня! — всхлипнула девушка, готовая расплакаться от унижения.
— Домине! — умоляюще воскликнул он. — Я не хотел… — И, с хриплым стоном опустившись на колени подле нее, нежно взял девушку за плечи и развернул к себе: — Домине! — тихо сказал он. — Не заставляй меня ненавидеть самого себя!
— Я думала, что вы ненавидите меня, — прошептала она.
Его глаза потемнели, и в их глубине зажглось волнующее мерцание.
— Нет, — произнес он, тяжело дыша.
Горячие ладони сжали ее запястья. Он чувствовал, как под кончиками его пальцев неровно бьется пульс девушки. Затем, словно не в силах остановить самого себя, он склонился над ней и в следующее мгновение прижал к ковру всем своим весом. Домине снова, как в то утро на вересковой пустоши, парализовала странная слабость, и она сдалась, ответив на его настойчивый, требовательный поцелуй. Он хрипло, со стоном произнес ее имя, зарывшись лицом в ее волосы; шелковый пеньюар, повинуясь движению его руки, скользнул с плеч, позволив его пальцам ласкать ее тело. В его прикосновениях была нежная страсть, а поцелуи, которыми он осыпал ее глаза и шею, были долгими и жгучими. Она обвила его руками за шею, запустив пальцы в густые волосы на затылке, потеряв всякое желание сопротивляться.
