— Не богохульствуйте, милорд, — совершенно серьезно проговорила Джудит. Гевин удивленно взглянул на нее.
— Я до сих пор не могу понять, как ты могла желать скрыть такую красоту под монашеской рясой, — со вздохом произнес он, продолжая рассматривать ее. Его ладони горели от желания коснуться ее. — Будь хорошей девочкой и принеси свою одежду. Я больше не могу выносить эту сладкую муку. Еще секунда, и я изнасилую тебя на глазах у священника.
Спрятав улыбку, Джудит повернулась к комоду. Будет ли это действительно насилием, спросила она себя.
Она не спешила одеваться, наслаждаясь сознанием, что он смотрит на нее как зачарованный, погруженный в молчание. Она скользнула в тонкую хлопковую сорочку, вышитую крохотными синими единорогами. Сорочка была короткой, едва доходила до середины бедра. Потом она надела панталоны такого же оттенка. Затем поставила ногу на край скамьи, на которой, как каменный, застыл Гевин, и принялась натягивать чулок, тщательно расправляя его.
Перегнувшись через Гевина, Джудит взяла платье из дорогого коричневого венецианского кашемира. По переду и по подолу оно было расшито серебряными львами. Руки Гевина дрожали, когда он застегивал ей пуговицы на спине. Туалет дополнял серебряный ажурный пояс, но почему-то Джудит никак не могла сама справиться с пряжкой.
— Все, — спустя довольно длительное время объявила она, закончив сражение с непослушным крючком. Гевин выдохнул. Казалось, он слишком долго сдерживал дыхание. — Из тебя получится великолепная горничная, — засмеялась Джудит, резко повернувшись, отчего вокруг нее вспенилось сине-серебряное облако юбок.
— Нет, — совершенно искренне признался Гевин. — Не пройдет и недели, как я скончаюсь. А теперь пойдем вниз и больше никогда не дразни меня.
— Слушаюсь, милорд, — покорно произнесла она, однако ее глаза горели озорным огнем.
Во внутреннем дворе находилась довольно большая площадка, засыпанная песком. Здесь тренировались все Монтгомери и их старшие вассалы. Из подвешенных на столбах мешков, которые они использовали для отработки приемов сражения с мечом, торчала солома. Кольцо, закрепленное между двумя столбами, предназначалось для совершенствования владения одновременно мечом и копьем. На площадке находился рыцарь, который, ухватив обеими руками свой меч, тренировался возле глубоко вкопанного в землю столба.
Гевин тяжело опустился на скамью, стоявшую возле края площадки. Он снял шлем и провел рукой по мокрым от пота волосам. Его глаза были обведены темными кругами, щеки запали, плечи болели от усталости. Прошло четыре дня с того утра, когда он помогал Джудит одеваться. За все это время он почти не спал, а ел еще меньше, поэтому сейчас его чувства были обострены до предела.
Он откинул голову на каменную стену и подумал, что вряд ли может случиться нечто большее, чем то, что уже случилось. Несколько домов, в которых жили крепостные, загорелись, и искры полетели на маслобойню. Он и его люди боролись с огнем в течение двух дней, падая с ног от изнеможения. Еще одну ночь он провел в стойле возле кобылы, которая родила жеребенка. Джудит помогала ему: она поддерживала голову лошади, подавала чистые тряпки и мази, заранее зная, что ему понадобится в следующий момент. Никогда в жизни ему не доводилось ощущать такое душевное единение с другим человеком. На рассвете они, охваченные радостью победы, стояли рядом и смотрели, как жеребенок делает свои первые шаги.
Однако несмотря на духовную близость, их тела продолжали находиться вдали друг от друга. Гевин чувствовал, что в любой момент может сойти с ума от сжигавшего его желания. Он вытер текший со лба пот и, устремив взгляд на другой конец двора, увидел направлявшуюся к нему Джудит. Или ему все это привиделось? Кажется, она все время у него перед глазами, даже тогда, когда ее нет поблизости.
— Я принесла тебе прохладительного, — сказала она, протягивая кружку.
Он пристально взглянул на нее. Джудит поставила кружку на скамью возле него.
— Гевин, с тобой все в порядке? — спросила она и положила прохладную руку ему на лоб.
Он обхватил ее и потянул вниз. Его изголодавшиеся губы жадно приникли к ее губам, заставив их раскрыться. Он не думал о том, что она может оттолкнуть его, — это его уже не заботило.
Руки Джудит обвились вокруг его шеи, и она ответила ему с не меньшей страстностью. Во всем мире существовали только они двое. Губы Гевина скользнули к ложбинке на плече. Казалось, он сейчас поглотит ее.
— Милорд! — раздался чей-то нетерпеливый возглас.
Джудит открыла глаза и увидела стоявшего радом мальчика со свитком в руках. Внезапно она вспомнила, кто она и где находится.
— Гевин, тебе письмо.
Он не оторвал губ от ее шеи, и Джудит понадобилась вся ее воля, чтобы не поддаться владевшей ею страсти.
— Милорд, — сказал мальчик, — это срочно. Ему было не много лет — совсем подросток, — и он смотрел на жаркие поцелуи Гевина как на пустую трату времени.
— Давай сюда! — приказал Гевин и выхватил у мальчика свиток. — А теперь иди и больше не беспокой меня.
Он бросил письмо на землю и повернулся к жене. Но Джудит уже не могла забыть о том, что вокруг них люди.
— Гевин, — настойчиво проговорила она, пытаясь высвободиться. — Ты должен прочесть его.
Он поднял глаза на стоявшую перед ним Джудит, его дыхание продолжало судорожно вырываться из груди.
— Прочти сама, — ответил он и отхлебнул из кружки в надежде, что напиток остудит разгоряченную кровь.
Джудит развернула письмо, и по мере того как она читала, ее лицо становилось все более хмурым и бледным. Это не укрылось от Гевина, и он забеспокоился.
— Плохие новости?
Когда она перевела на него взгляд, у него перехватило дыхание — столько холода было в ее глазах, которые, всего секунду назад теплые и страстные, сейчас излучали жгучую ненависть.
— Какая же я дура! — процедила Джудит и швырнула свиток ему в лицо. Резко развернувшись, она направилась в дом.
Гевин поднял письмо, упавшее ему на колени.
"Мой дорогой, я отправляю это письмо с посыльным, поэтому могу свободно сказать тебе о своей любви. Завтра я венчаюсь с Эдмундом Чатвортом. Молись за меня, думай обо мне, как я думаю о тебе. Помни, что моя жизнь навечно принадлежит тебе. Без твоей любви мир не может существовать для меня. Считаю мгновения до той минуты, когда снова буду принадлежать тебе. С любовью, — Элис».
— Неприятности, милорд? — спросил Джон Бассетт.
Рука, в которой Гевин держал письмо, упала.
— Больших неприятностей у меня никогда не было. Скажи, Джон, — ведь ты старше и опытнее меня. Может, тебе что-нибудь известно о женщинах?
Джон усмехнулся.
— Это не дано ни одному мужчине, милорд.
— Возможно ли, чтобы мужчина любил одну, а желал другую, причем до такой степени, что временами ощущал себя, на грани умопомешательства?
