Она коротко вскрикнула и протянула к нему руки, и Аш подошел, шатаясь как пьяный, рухнул перед ней и, уткнувшись лицом ей в колени, разрыдался.
В комнате сгустилась тьма, а в домах на городских улицах и крутых склонах Бала-Хиссара стали зажигаться огни, когда жители Кабула – мужчины, женщины и дети – принялись разговляться. Хотя резиденция все еще горела и сотни людей погибли, вечернего приема пищи никто не отменял, и, как предсказывал шпион Собхат, голодная толпа оставила разграбленные, залитые кровью руины, которые еще утром были мирной территорией британской миссии, и афганцы группами разошлись по домам, чтобы поужинать со своими семьями и похвалиться сегодняшними подвигами.
И в тот же самый час на другом конце мира в министерство иностранных дел в Лондоне доставили телеграмму, гласившую: «У кабульской миссии все благополучно».
Наконец Аш глубоко вздохнул и поднял голову, и Анджали взяла в прохладные ладони распухшее лицо мужа, наклонилась и поцеловала, по-прежнему молча. И только когда они сидели рядом на ковре у окна – ее голова покоилась у него на плече, а рука лежала у него в ладони, – она тихо проговорила:
– Значит, он погиб.
– Да.
– А остальные?
– Тоже. Они все мертвы, а я… я стоял там и смотрел, как они умирают один за другим, не в силах сделать ничего, чтобы им помочь. Мой лучший друг и без малого восемьдесят солдат и офицеров из моего полка. И другие… очень много других…
Анджали почувствовала, как он содрогнулся всем телом, и спросила:
– Хочешь рассказать мне об этом?
– Не сейчас. Возможно, когда-нибудь потом. Но не сейчас…
За дверью раздалось покашливание, и Гулбаз тихонько постучал, испрашивая разрешение войти. Анджали удалилась в соседнюю комнату, и он вошел с лампами и в сопровождении двух хозяйских слуг, которые принесли подносы с горячей пищей, фруктами, стаканами охлажденного шербета и передали слова хозяина, высказавшего предположение, что после всего случившегося сегодня его гость, вероятно, предпочтет поесть в одиночестве.
Аш был очень признателен сирдару. По принятому в доме обычаю во время Рамадана все мужчины разговлялись вечером вместе (как и женщины на своей половине), а он не имел ни малейшего желания слушать разговоры об ужасных событиях минувшего дня и тем более принимать в них участие. Но позже, когда он поел и Гулбаз убрал подносы, другой слуга поскребся в дверь и спросил, не может ли Саид Акбар уделить немного времени сирдару-сахибу, который очень хочет поговорить с ним. Аш собирался извиниться и отказаться, но Гулбаз ответил за него, приняв приглашение и сказав, что сахиб скоро спустится вниз.
Слуга пробормотал: «Понял, так и доложу» – и удалился, а Аш раздраженно спросил:
– Кто тебе позволил говорить за меня? Теперь ты сам спустишься вниз и извинишься от моего имени перед сирдаром, потому что я никого не хочу видеть сегодня вечером. Никого, ты слышишь?
– Слышу, – спокойно произнес Гулбаз. – Но вам необходимо увидеться с ним. Он хочет сказать вам нечто очень важное, а потому…
– Он может сказать завтра, – грубо перебил Аш. – И довольно разговоров. Ступай прочь!
– Всем нам нужно покинуть дом, – мрачно сказал Гулбаз. – Вам, и мэм-сахиб, и мне тоже. И уйти нужно нынче ночью.
– Нам? О чем ты говоришь? Я не понимаю. Кто так говорит?
– Все домочадцы, – ответил Гулбаз. – И женщины громче всех прочих. Они здорово наседают на сирдар-бахадура, так что ему ничего не остается, кроме как предупредить вас об этом при встрече сегодня вечером. В этом я был уверен еще до вашего возвращения, ибо поговорил со слугами Вали Мухаммед-хана, когда они привели сирдара домой. С тех пор я услышал еще много разных разговоров и узнал много вещей, о которых вы пока не знаете. Рассказать вам?
Несколько долгих мгновений Аш пристально смотрел на него, потом, жестом велев ему сесть, опустился на скамейку у окна и приготовился слушать, а Гулбаз сел на корточки и начал рассказывать. По словам Гулбаза, Вали Мухаммед-хан рассуждал так же, как тайный агент Сохбат: что у друга будет больше всего шансов благополучно покинуть Бала-Хиссар и добраться до дому, если он уйдет, пока толпа занята грабежом резиденции. Не теряя времени, он устроил это и явно горел желанием поскорее избавиться от гостя.
– Он страшно боялся, – пояснил Гулбаз, – что, как только грабеж и кровопролитие закончатся, многие люди, принимавшие в них участие, примутся разыскивать беглецов. Уже прошел слух, что два сипая, оказавшиеся в гуще боя и не сумевшие вернуться в казармы, были спасены от смерти своими друзьями в толпе и теперь прячутся в городе или в самом Бала-Хиссаре. Есть еще один сипай, который, говорят, отправился на базар за пшеничной мукой незадолго до начала сражения и не сумел вернуться обратно, а также три совара, выехавшие из крепости с косильщиками. Это нам рассказали слуги Вали Мухаммед-хана, когда после окончания боя в резиденции привели домой нашего сирдара, переодетого в чужое платье. И домочадцы тоже страшно испугались. Они боятся, что завтра толпа примется искать беглецов и обратит свой гнев на тех, кого они подозревают в укрывательстве врагов или симпатиях к Каваньяри. И что жизнь сирдара окажется под угрозой, ведь в прошлом он служил в Корпусе разведчиков. Поэтому они уговорили Накшбанд-хана немедленно уехать в свой дом в Аошаре и оставаться там, покуда волнения не улягутся. Он согласился, потому что сегодня утром его узнали и крепко поколотили.
– Знаю. Я видел его, – сказал Аш. – Думаю, он принял правильное решение. Но зачем уезжать нам?
– Домочадцы требуют, чтобы вы и ваша мэм-сахиб покинули дом сегодня же ночью. Все боятся, что, если завтра придут люди с расспросами и произведут здесь обыск, они заподозрят неладное, обнаружив чужаков, неспособных толком объяснить, кто они такие, – мужчину, который родом не из Кабула и вполне может быть шпионом, и женщину, называющую себя турчанкой. Иностранцев…
– Боже мой, – прошептал Аш. – Даже здесь!
Гулбаз пожал плечами и развел руками:
– Сахиб, большинство мужчин и все женщины бывают жестоки и безжалостны, когда их домам и семьям угрожает опасность. А люди невежественные везде и повсюду относятся с подозрением к чужестранцам и ко всем, кто так или иначе отличается от них самих.
– Это я знаю по горькому опыту, – резко произнес Аш. – Но я не думал, что сирдар-сахиб поступит так со мной.
– Он так не поступит, – ответил Гулбаз. – Он заявил, что законы гостеприимства священны и он их не нарушит. Он остался глух к просьбам и доводам своей семьи и слуг.
– Тогда зачем… – начал Аш и осекся. – Да-да, я понимаю. Ты правильно сделал, что все рассказал мне. Сирдар-сахиб был мне верным другом, и нельзя, чтобы он поплатился за свою доброту. Его домочадцы правы: наше присутствие подвергает опасности всех их. Сейчас я спущусь к нему и скажу, что считаю нужным покинуть его дом немедленно… ради нашей же собственной безопасности. Ему не надо знать, что ты предупредил меня.
