Так и вышло, но рыськи вскоре тоже вышли из-под контроля. Пропадали маленькие собаки, дети из колясок, кто-то калечил бегунов по утрам. Не в Компаундах, разумеется, и редко в Модулях, но жители плебсвиллей все чаще жаловались. Надо внимательно смотреть по сторонам, чтобы не пропустить следы, и остерегаться нависших ветвей. Снежному человеку вовсе не хочется, чтобы такой вот милый зверек свалился ему на голову.
А еще не стоит забывать про волкопсов. Но волкопсы — ночные охотники: в жару они спят, как и большинство зверей, покрытых шерстью.
Время от времени ему попадаются открытые пространства — остатки площадок для пикников, со столами и мангалами для барбекю, хотя люди перестали ездить на пикники с тех пор, как стало жарко и начались послеобеденные ливни. Сейчас он набрел на одну такую площадку: гниющий стол порос грибами, вьюнки обвили мангал.
Поодаль — должно быть, на поляне, где раньше ставили машины и трейлеры, — слышны пение и смех, ободряющие вопли и крики восторга. Видимо, там спариваются — довольно редкое событие: Коростель все рассчитал и постановил, что для женщины раз в три года — более чем достаточно.
Участники — стандартный квинтет, четыре мужчины и женщина в период течки. Мужчины понимают, что женщина готова к спариванию, потому что ее живот и ягодицы окрашиваются в ярко-синий цвет: у бабуинов позаимствовали систему пигментации, у осьминога — хромофоры. Как говорил Коростель, стоит задуматься об адаптации, о любой адаптации, и сразу выяснится, что какое-то животное о ней уже подумало.
Теперь мужчин возбуждают только синие ткани и их феромоны. Больше никакой несчастной любви, безнадежной страсти, никаких препятствий на пути между желанием и половым актом. Ухаживание начинается, едва мужчины улавливают слабый запах феромонов и замечают бледную голубизну. Тогда они дарят женщине цветы — как пингвины, говорил Коростель, дарят избранницам круглые камешки, а самцы чешуйницы — сперматофор. При этом мужчины мелодично кричат, как певчие птицы. Их пенисы синеют, под цвет женского живота, и все мужчины исполняют что-то вроде танца синих членов: пляшут, поют и ритмично машут пенисами — Коростель одолжил у крабов их подачу сексуальных сигналов. Из груды подаренных цветов женщина выбирает четыре, после чего пыл отвергнутых конкурентов тут же утихает, без обид. Затем, когда синий становится наиболее интенсивным, женщина и ее избранники находят уединенное место и спариваются, пока она не забеременеет и синева не побледнеет. Легко и просто.
Никаких больше «если женщина говорит „нет“, это значит „может быть“», думает Снежный человек. Ни проституции, ни педофилии, ни торговли телом, ни сутенеров, ни секс-рабства. Никаких изнасилований. Эти пятеро совокупляются часами — трое мужчин на страже, поют и подбадривают четвертого, а тот трахается, и так круг за кругом. Коростель снабдил женщин очень прочными вагинами — дополнительные оболочки и мускулы, — чтобы они выдерживали этот марафон. Неважно, кто отец неизбежного ребенка, поскольку нет больше собственности, которая кем-то наследуется, никакой сыновней верности отцу, ибо войн тоже нет. Секс — не таинственный ритуал, что вызывает зависть и отвращение, вершится в темноте, множит убийства и самоубийства. Теперь он — скорее олимпийские игры или беззаботная возня на лужайке.
Может, Коростель был прав, думает Снежный Человек. В прежних условиях сексуальная конкуренция была жестокой и бессмысленной: на каждую счастливую пару находился один унылый наблюдатель, тот, кого отвергли. Любовь возводила свой купол-пузырь: можешь полюбоваться на тех, кто внутри, но сам туда не попадешь.
Одинокий человек в окне, который напивается до состояния готовальни под скорбное танго, — это еще безвредный вариант. Но такие вещи могли переродиться в насилие. Запредельные эмоции чреваты летальными исходами. Не доставайся никому, и так далее. Возможна смерть.
— Как много несчастий, — сказал однажды Коростель за обедом — им было лет по двадцать с хвостом, и Коростель уже работал в Институте Уотсона-Крика,[17]— сколько лишнего отчаяния — из-за ряда биологических несоответствий, несовпадений гормонов и феромонов. Человек, которого ты так страстно любишь, не станет или не сможет любить тебя. С точки зрения чистой биологии мы просто несостоятельны — дефектно моногамны. Будь мы совсем моногамны, как гиббоны, или выбери мы промискуитет без чувства вины, мы бы из-за секса не страдали. Или идея получше: процесс цикличный и неизбежный, как у других млекопитающих. Ты не захочешь того, кого не сможешь поиметь.
— Да, что-то в этом есть, — ответил Джимми. Или Джим — он настаивал, чтобы его называли так, только без толку: все по-прежнему звали его Джимми. — Но подумай о том, чего мы лишимся.
— Например?
— Фазы ухаживания. Ты хочешь превратить нас в толпу гормональных роботов. — Джимми решил, что лучше использовать Коростелевы термины, потому и сказал «фазы ухаживания». Он имел в виду вызов, азарт, погоню. — Мы лишимся свободы выбора.
— Ухаживание в моем плане есть, — сказал Коростель. — Но оно всегда успешно. К тому же мы и так гормональные роботы, только неисправные.
— Ну хорошо, а искусство? — почти безнадежно спросил Джимми. В конце концов, он учился в Академии Марты Грэм,[18]так что иногда в нем просыпалось желание вступиться за искусство.
— А что искусство? — спросил Коростель с этой своей спокойной улыбкой.
— Все эти несовпадения, о которых ты говоришь. Они же вдохновляют — по крайней мере, так считается. Поэзия, например, — скажем, Петрарка, Джон Донн, «Новая жизнь» Данте или…
— Искусство, — сказал Коростель. — Там у вас, я чувствую, много чуши городят про искусство. Как там сказал Байрон? Кто будет писать, если можно заняться другим? Что-то в этом духе.
— Я об этом и говорю, — сказал Джимми. Ему не понравилось упоминание Байрона. Какое право имеет Коростель лезть на его и без того жалкую и банальную территорию? Пусть занимается своей наукой и не трогает беднягу Байрона.
— А о чем ты говоришь? — спросил Коростель таким тоном, будто лечил Джимми от заикания.
— О том, что если нет этого другого…
— Ты разве не предпочел бы трахаться? — спросил Коростель. Себя он не подразумевал: тон отстраненный, не слишком заинтересованный, словно проводит опрос о самых мерзких человеческих привычках, вроде ковыряния в носу.
Чем возмутительнее вел себя Коростель, тем больше нервничал Джимми — он покраснел, а голос его то и дело срывался на визг. Он этого терпеть не мог.
— Когда цивилизация распадается в пыль и прах, — сказал он, — остается только искусство. Изображения, музыка, слова. Художественные конструкции. Они определяют смысл — смысл бытия. Ты не можешь это отрицать.
