Заунывно бубнил Виктор Цой.БАМ вгрызался в таежные дали.Мы куда-то бежали трусцойИ по Брегу потом голодали…
А.Утром сквозь вязкий сон я услышал треньканье будильника, хотел нажать кнопку, чтобы еще подремать, но найти не смог. Очевидно, Нина зашила будильник в матрас и правильно сделала, но тогда как его теперь заводить и ставить на нужное время? Каждый вечер вспарывать матрас и зашивать? От удивления я проснулся, разлепил глаза и понял: звонит телефон. Аппарат у нас на длинном шнуре, и перед сном мы ставим его под кровать, чтобы не наступить в темноте. Я нащупал трубку, поднес к уху и услышал бодрый голос Жеки Ипатова:
– Бежим?
– Бежим…
Жена вскинулась и посмотрела на меня с сонной ненавистью: ей оставалось до подъема еще целых полчаса. Старясь не шуметь, я умылся и позавтракал чаем с бутербродом. Через пятнадцать минут, досыпая на ходу и здороваясь по пути со знакомыми собаководами, я, в олимпийке и кедах, выскочил на улицу. Несчастные люди! Лучше бы детей завели. Жека ждал меня, разминаясь. Алое солнце уже взошло и расточилось. Над лесом розовели облака, похожие на креветки. Но окна многоэтажек еще горели лимонным или апельсиновым огнем – в зависимости от цвета абажуров.
– Салют, суперфосфат! – Мой друг любил это странное приветствие.
– Ура! – отозвался я.
Мы потрусили вдоль Оврага. Под ногами шуршали листья, нападавшие за ночь. Мы бежали, как в фильме «Осенний марафон». Нет, это вовсе не художественная выдумка сценариста и режиссера, в СССР на самом деле вошел тогда в моду бег трусцой. Считалось, оздоровительный кросс вкупе с дыханием по Бутейко, голоданием по Брегу, закаливанием по Порфирию Иванову, очищением организма соками и клизмами по Шаталовой – это бессрочное здоровье, залог активного долголетия, почти бессмертия.
На бегу мы с Жекой переговаривались, хотя это и было против правил.
– Ты чего сегодня такой грустный? – спросил я, заметив в его лице суровую сосредоточенность.
– Сберкнижку нашел.
– Где?
– В гардеробе, под бельем.
– И много там денег?
– Почти полторы.
– Ну, так и хорошо!
– Чего ж хорошего? Это Нюркина книжка. Секретная.
– Как это так – секретная? – Я даже остановился от удивления.
– А вот так… – Жека, превозмогая обиду, наоборот, ускорил бег.
Ну и дела! По моим представлениям, в семейной жизни секретной могла быть только радость на стороне, а денег всегда так мало, что делать из них тайну смешно. Даже если захочешь, все равно не выйдет. Недавно я получил в «Молодой гвардии» за внутренние рецензии 300 рублей. Деньги приличные, но ведь сколько дряни пришлось перечитать и обоснованно зарубить на дальних подступах к тематическому плану! К тому же есть ритуальные обязанности: проставиться редакторам, которые тебе эти рукописи припасли, выпить с заведующим отделом и так далее… Утром я проснулся от следовательского взгляда Нины, она сидела передо мной на стуле с растрепанной пачкой денег в руке.
– Это что? – спросила жена.
– Где ты взяла?
– На полу возле книжного шкафа валялись.
– Гонорар за рецензирование, – сознался я, ибо никакие другие версии в тяжелую голову не вступили.
– Ты не говорил, что получишь так много.
– Сюрприз! – улыбнулся я, вспомнив, как хотел спрятать заначку в книгах, но не совладал с купюрами, а потом и с равновесием.
– И сколько же тебе выдали?
Больной мозг попытался прикинуть растрату: шампанское и коньяк в издательстве, шашлык и водка на Сущевке, пивная на Маросейке с ребятами из горкома, раблезианский ужин в ЦДЛ с кем уже не помню… Напоследок – такси в Орехово-Борисово. Полтинник, а то и шестьдесят рублей я точно просадил, к гадалке не ходи. За такое расточительство семейных средств положен расстрел. (Кстати, без шуток, в СССР приговаривали к высшей мере, если ты украл у государства больше десяти тысяч рублей.) Сникнув под карательным взором Нины, я соображал: в разбазаривании пятнадцати рублей хотя бы для достоверности надо сознаваться, иначе вообще не поверит. За такую сумму, вырванную из бюджета, получу всего лишь порицание и карантин. Не привыкать – переживу.
