Yo que pense que te olvide (Я думала, что забыла тебя), Pero es verdad es la verdad (Но это правда, чистая правда), Que te quiero aun mas (Что я люблю тебя еще сильнее), Mucho mas que ayer (Гораздо сильнее, чем прежде). Dime tu que puedo hacer (Скажи мне: что мне делать?) No me quieres ya (Ты больше не любишь меня?) Y siempre estare (А я всегда буду) Llorando por tu amor (Плакать о твоей любви) Llorando por tu amor (Плакать о твоей любви).
Когда он закончил, наконец подстроившись под ее шаг, Галину, не знавшую испанский, резко и глубоко кольнула непостижимая для ума, обреченная скитаться по векам печаль.
24
По небу пролетела машина.
– Смотри! – Самоварова трясла за рукав Ларку Калинину, которая все пыталась ей что-то пояснить о приготовлении блюд, необходимых на обязательном для них служебном застолье.
Это была «Победа».
– Ой, еще, еще!
Не успели подруги переварить увиденное, как следом за «Победой» показалось желтое такси с черными шашечками, за рулем которого сидел человек, очень похожий на Валерия Павловича, а за такси промчался небольшой грузовичок.
Под изумленным прицелом их глаз кортеж набирал скорость и высоту, затем так же быстро, как появился, исчез в перинах облаков.
Варвара Сергеевна проснулась.
– Машины по небу летают – чудо! – Она потрепала Капу по голове и смачно поцеловала ее прелестную мордочку.
– М-р-р, – согласилась кошка и, развалившись на кровати, позволила почесать себе брюшко.
С вечера Анька предупредила, что утром уйдет рано.
Завтрака дочь не оставила, записки тоже.
Проспала и торопилась…
Самоварова открыла холодильник, схватила было невкусный и холодный йогурт, но, покрутив в руках, отставила в сторону.
Взбила венчиком пару яиц, добавила сливок, достала из заначки зерна своего личного, страшно дорогого кофе.
Зажужжала кофемолка, весело запузырился омлет.
Она открыла настежь кухонное окно, и к ней тотчас зашло в гости самое лучшее утро из тех, что бывают летом: теплое, но не душное, и с ветерком, играющим на флейте.
Выказывая уважение дорогому гостю, Варвара Сергеевна раздвинула до предела (эх, до сих пор невыстиранные!) шторы.
Потоки солнечного света хлынули в убогую кухню и будто шаловливые, златокудрые дети разбежались по углам и щелям.
Взгляд Самоваровой упал на духовку, грубо, крест-накрест, заклеенную полосками белого пластыря.
Внутри знакомо кольнуло, но далеко не так сильно, как это бывало раньше.
– Так, кошки, давайте-ка вспомним все честно и по порядку…
Это случилось в марте, два с лишним года назад.
В считаные дни.
Под мышкой у нее тогда жила папка, в которой находились недостающие доказательства невиновности того человека.
Она маниакально пихала ее разным людям, тем, от чьих действий в том процессе хоть что-то зависело.
В ответ ей давали понять, что дело уже сфабриковано, и не без ее участия.
Самоварова заболела гриппом, неожиданно и серьезно.
Взяла больничный, пыталась лечиться, как умела.
По жизни она редко болела, а может, сгорая на работе, просто не обращала внимания на мелкие недомогания, и иммунитет ровно до того момента был ее верным союзником.
И еще что-то нехорошее, словно предчувствие этого показательного, грязного дела, давно уже преследовало ее.
Милицию переименовали в полицию.
Возраст подходил к пенсионному, и молодые коллеги, так часто перетекающие в отделе, что она порой забывала их имена, стали в открытую ее игнорировать.
