— Sprechen Sie Deutsch?[6] — спросил чиновник, с любопытством глядя на собеседника.
— Jawohl![7]
Почему этот человек не сказал ему раньше, что владеет немецким? В течение нескольких месяцев Соня была вынуждена слово за словом переводить все их беседы, а оказывается, они знали один и тот же язык.
Адил-бей воодушевился, принялся торопливо излагать свою историю, объяснил, что его секретарша не пришла сегодня утром, что ему просто необходимо ее найти, что…
— Вы уезжаете или нет?
— Я уезжаю… То есть…
— Я поставлю вопрос иначе. Хотите ли вы, чтобы к завтрашнему утру я нашел вам другого секретаря?
— Мне необходимо узнать, что стало с моей секретаршей. Я — консул. И международные правила…
Он не осмелился настаивать дальше. На губах начальника отдела по работе с иностранцами плавала рассеянная улыбка, он развел руки жестом бессилия.
— Что вы хотите, чтобы я вам сказал? У вас исчезли документы? У вашей секретарши были веские причины покинуть свое место? Что касается меня, я занимаюсь только иностранцами…
— В таком случае проводите меня к человеку, который сможет предоставить мне необходимую информацию.
Русский поднялся и исчез за дверью. Он отсутствовал более четверти часа, во время которых Адил-бей начал грызть ногти от нетерпения и порой щупать паспорт, лежащий в кармане.
А что, если Соня уже вернулась? Быть может, его манера поведения излишне агрессивна? Служащая за его спиной щелкала счетами.
Наконец вернулся бритый чиновник, выражение его лица осталось таким же непроницаемым.
— Товарищ Рабинович примет вас через несколько минут. Вы позволите?
И, усевшись за стол, он принялся сверяться с документами, ставить подписи. Ему принесли новый стакан чая. Русский предложил чай Адил-бею, но тот отказался. В конце концов чиновник встал, несколько мгновений смотрел в окно, зажег сигарету.
— Пройдемте?
Почему именно в этот момент? Никто не звонил. Чиновник даже не посмотрел на часы. Получается, он заставил консула ждать просто ради самого ожидания!
В соседнем кабинете в полном одиночестве сидел маленький еврей. Стальная оправа очков, черная бородка и черные ногти.
— Вы предпочитаете говорить по-французски? — поинтересовался он.
И до сих пор они позволяли Адил-бею верить, что в этом городе никто не говорит на французском! Воистину, день открытий. Но у консула не было времени думать об этом. Он сказал:
— Я хочу знать, что стало с моей секретаршей, которая исчезла сегодня утром.
— А почему вы хотите это знать?
Очки безмерно увеличивали глаза вопрошавшего, которые смотрели на турка с фантастической, завораживающей наивностью.
— Потому что… это моя секретарша… и…
— Меня уведомили, что сегодня вечером или в крайнем случае завтра вы уезжаете.
— Я хотел, действительно…
— Вы больше не собираетесь уезжать?
Адил-бей почувствовал страх, а в это время огромные глаза продолжали следить за ним.
— Нет, я уезжаю!
— В таком случае вы не нуждаетесь в вашей секретарше. Если только вы не хотели увезти ее с собой, о чем следовало нас предупредить.
— Я вас уверяю… Даже речи не может быть о том, чтобы ее увезти…
— Таким образом, все отлично, не правда ли? Это все, чем я могу быть вам полезен?
Они что-то знали, это точно! Более того, начальник отдела по работе с иностранцами весь разговор оставался у двери и внимательно следил за ним, хотя беседа и велась на французском.
— Кстати, на какой корабль вы намереваетесь сесть?
— Я еще не знаю.
— Надеюсь, мы будем иметь удовольствие снова увидеть вас в Батуми?
Именно эта чудовищная наивность его глаз казалась особенно пугающей. Она заставляла вспоминать о глазах зверя.
Рабинович с одной стороны; бритый мужчина с другой. И, уже повернувшись, Адил-бей обнаружил, что при их разговоре присутствует еще один тип. В какой-то момент у консула возникла безумная идея, что сейчас русские окружат его и не позволят уйти.
— До свидания, господа.
— Приятного путешествия.
Они пропустили его, но провожать не пошли. Все остались в кабинете, чтобы поговорить о нем.
На лестнице Адил-бей растолкал людей, которые покорно позволили так с ними обращаться. Он почти бегом направился к выходу, чтобы вернуться домой и убедиться, что Сони там нет. Окна в доме напротив были закрыты. Он испытывал странное мучительное чувство, которое бывает во сне, когда безуспешно бежишь за поездом или спускаешься по лестнице, не касаясь ступеней.
Если бы он обнаружил Соню, хватило бы ему времени, чтобы подготовить отъезд? Ему самому необходимо уехать! Теперь нельзя оставаться в Батуми, особенно после визита к Рабиновичу. Адил-бей не сделал ничего плохого, однако он вел себя как преступник. Он должен принять решение. Ему еще долгие часы ждать отплытия судна, и он не мог провести их, ничего не предпринимая.
И вот он снова идет по улицам, шлепая по лужам, задыхаясь, спешит вдоль набережной, но не замедляет шаг. Так Адил-бей снова добрался до «Стандарта».
— Месье Джон у себя?
— Он наверху, обедает.
Адил-бей никогда не видел столовую Джона и потому удивился, обнаружив комфортабельную комнату, а в ней слугу в белой куртке и накрахмаленной манишке.
Джон в рубашке с закатанными рукавами рассеянно протянул руку визитеру.
— Как дела?
— Соня исчезла.
— Столовый прибор, — бросил Джон слуге.
— Я не хочу есть. Я спешу.
— Пустяки.
— Мне совершенно необходимо знать, что с ней случилось. Я могу сказать вам правду. Эту ночь она провела у меня. А утром ушла, но обещала вернуться к девяти часам. В управлении меня встретили странно, одновременно насмехались и угрожали.
Он говорил очень быстро, глотая слова, сбиваясь с дыхания, а тем временем Джон продолжал есть. Затем он поднялся с места прямо с набитым ртом и потащил Адил-бея к окну, чтобы продемонстрировать консулу невымощенный двор, покрытый черной землей и обнесенный высокой стеной с тремя рядами колючей проволоки.
— Что это?
Во дворе, к которому примыкали кирпичные здания, никого не было. Адил-бей сначала ничего не понял, затем неожиданно вспомнил о расстрелянном проводнике.
— Это тут?
