Проходит не меньше четверти часа, прежде чем он останавливается перед двустворчатой дверью. Тянет за шнур, свисающий с потолка, дверь открывается, и мы оказываемся в коридоре поуже, напоминающем коридоры на верхних этажах. В стенах по обе его стороны ниши с дверьми, ведущими в офисы или палаты. Эта больница крупнейшая в стране, я в курсе, но я бы ни за что не поверил, что подлинные ее размеры настолько превосходят надземную часть, доступную взгляду.
Наш провожатый закатывает Майю в одну из ниш, дверь открывается автоматически. За дверью приемная, ничем по виду не отличающаяся от прочих приемных в больнице. Тут почти никого. Только пожилая чета. И в углу у самой стены арабской наружности мужчина. Лицо у него дергается от тика, губы все время двигаются, открываются, закрываются, открываются, закрываются. Он молится или разговаривает сам с собой.
В одном из концов приемной расположена дверь с матовым стеклом. Наш провожатый стучит в стекло и открывает дверь. Я слышу доносящийся из кабинета женский голос. Парень кивает нам, показывает на открытую дверь. Мы можем войти. Он выходит из приемной обратно в сеть коридоров.
Психиатром оказывается женщина-блондинка. Кожа у нее бледная, почти белая. Возможно, из-за того, что мы в подвале, в свете неоновых ламп. Она делает мне знак подкатить коляску к письменному столу. Я сажусь на стул рядом с Майей. Врач читает что-то на мониторе своего компьютера.
– Насколько я понимаю, вас доставила сюда скорая, – говорит она. – Было подозрение на сердечный приступ.
Майя молчит.
– Да, врачи скорой посчитали, что нам необходимо поговорить со специалистом, – говорю я.
– Я вижу отметку в журнале, что вы только что потеряли детей.
– Да.
– Постарайтесь описать мне сегодняшние события. Что такое случилось, что заставило вас подумать о сердечном приступе?
Я жду, что Майя сейчас заговорит, но она ничего не отвечает. Смотрит вниз, на свои колени.
– Ты не хочешь рассказать? – спрашиваю я.
– Я хочу поговорить с ней с глазу на глаз, – говорит Майя.
– Вы хотите, чтобы мы остались одни? – спрашивает психиатр.
– Да.
Я поворачиваюсь к Майе.
– Хочешь, чтобы я вышел?
Она не поднимает глаз.
– Да, я хочу, чтобы ты нас оставил, – говорит она.
В ее голосе нет злости.
– Не могли бы вы подождать в приемной? – просит психиатр.
– Конечно, – отвечаю я.
И продолжаю сидеть.
– Почему ты хочешь, чтобы я вышел? – спрашиваю я.
Она молчит.
– Майя.
Поворачивает голову, но избегает моего взгляда.
– Просто выйди.
Когда я возвращаюсь в приемную, мужчины с арабской внешностью там уже нет. На том месте, где он сидел, лежит грязная бейсболка. Я сажусь на скамейку, опершись руками на колени. Рядом со скамейкой стоит комнатная береза. Искусственная, листья из нейлона. Я зажимаю листик двумя пальцами. Знаю, что он искусственный, и все же ожидаю почувствовать в пальцах лист, но ощущаю только прикосновение синтетики, вызывающее отвращение, поскольку она так напоминает живой лист, но она не живая. Зачем ставить искусственное дерево тут, в приемной отделения психиатрической помощи, чего они хотят добиться, вызывая такую иллюзию, кому это может быть в радость?
Спустя полчаса снаружи, в коридоре, раздаются шаги. Они замирают напротив дверей приемной, створки открываются. Это наш сопровождающий. За ним входят две женщины, наши матери.
– Откуда вы узнали, что мы здесь? – спрашиваю я.
– Юлия мне позвонила, – говорит моя мама. – Она видела, как вас увезла скорая. Поэтому я позвонила в больницу, и мне сообщили, что вы тут.
Мать Майи подходит к нам.
– Где Майя? – спрашивает она.
Ее акцент сейчас заметен больше обычного. Следы размазавшейся туши под глазами.
– Прямо сейчас она беседует с психиатром, – говорю я.
Я показываю на дверь с матовым стеклом.
– С психиатром.
– Да. У нее после обеда случилось что-то вроде нервного срыва.
– Срыва.
– Да.
– Она сейчас внутри? – спрашивает мама Майи.
– Да.
– Я могу туда войти?
– Не знаю, Майя просила меня выйти, потому что хотела остаться с психиатром наедине.
Мать Майи подходит к двери, стучит в стекло и входит, не дожидаясь ответа.
– Что произошло? – спрашивает моя мама.
Она садится рядом со мной на скамейку. В ее взгляде та робость по отношению ко мне, которая появилась у нее вместе с моим взрослением, она боится переусердствовать со своими материнскими чувствами, боится сказать или сделать что-то, что оттолкнет меня.
– Вам не надо было оставаться одним. Нельзя было оставлять вас наедине с горем.
Пожилая пара перешептывается, женщина показывает на мою мать. Ее супруг берет ее за руку и отвечает ей что-то сердитым шепотом.
Мама достает мобильный. Звонит отцу.
– Да, я их нашла, – говорит она.
Мой отец что-то отвечает, я не могу разобрать, что именно.
– Мы сейчас в отделении психологической помощи, – говорит мама, – да… хорошо.
Она убирает телефон обратно в сумочку.
Они выходят из кабинета психиатра. Майя больше не в инвалидной коляске. Я подхожу к ней, но она отступает на шаг назад.
– Я сегодня переночую у мамы, – говорит она. – Поживу у нее несколько дней.
– Почему, Майя?
– Думаю, тебе тоже лучше переехать пока к твоим, – говорит она.
Ее лицо изменилось, черты уже не так напряжены, и внезапно я понимаю, что так она выглядела, когда была маленькой девочкой. Она пытается улыбнуться.
– Нам обоим необходимо отдохнуть, – говорит она. – Пока мы вместе, нам это не удастся.
Взгляд мамы блуждает по улицам вокруг нас, по проезжающим машинам, по молодым людям на площади, которые уже пьяны от вина и солнца.
– Может, тебе действительно лучше перебраться в Хольте и пожить у нас какое-то время? – предлагает она.
– Нет.
– С тобой кто-то должен быть рядом.
– Я хочу побыть один.
– Мне не нравится, что никого не будет с тобой рядом. Думаю, тебе лучше поехать с нами, просто на несколько дней, ты бы пожил у нас и вообще ни о чем не думал.
– Мне просто нужно побыть в одиночестве.
– Принести тебе что-нибудь из ресторана?
– Нет.
