Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
По другую сторону шкалы — противоположную той, на которой разместились насекомые, — нас поджидает другая загадка: почему мозг китов настолько крупнее нашего? Разумеется, есть и структурные различия (так, у китов нет IV коркового слоя, и у большинства из них отношение вспомогательных глиальных клеток к нейронам больше, чем у нас), но никто не знает, почему в ходе эволюции у них сформировался столь массивный мозг и для чего он им нужен. Впрочем, в последние годы интеллект животных активно исследовался, благодаря чему удалось пролить некоторый свет на этот вопрос. Помимо прочего, ученые выяснили, что одни коровы могут заводить дружбу с другими; в мозге у гриндов (вид дельфинов) больше нейронов, чем у каких-либо других живых существ; скаты манта узнают себя в зеркале, а рыбы способны общаться между собой и совместно охотиться. Мы все дальше отходим от представлений о дуализме души и тела, который проповедовал Декарт, и от его ужасных заявлений о том, что животные — всего-навсего автоматические механизмы.
Однако самосознание — осознание того, что у тебя имеется сознание, способность размышлять о мышлении — пожалуй, куда более сложное явление. Впервые я открыл его для себя в четырнадцать лет во время школьной экскурсии по развалинам аббатства Баттл на южном побережье. Вместе с одноклассниками я пошел на галечный пляж, находившийся вблизи аббатства. Не раздеваясь, я бросился в воду и стоял, ощущая, как бьют по коленям волны, от которых намокла школьная форма. Я простоял так какое-то время, и внезапно меня ошарашило всепоглощающее осознание самого себя, своего сознания. Я словно смотрел в бездонный колодец или же наблюдал за собой, стоящим между двумя параллельными зеркалами, и это ужаснуло меня. Домой я вернулся в полнейшем отчаянии. Я попытался объяснить это чувство отцу, который сидел в своем кабинете, заставленном книгами. Помнится, я даже кричал, что наложу на себя руки. Думаю, моя истерика озадачила его, впрочем, как и меня.
Очевидно, это внезапное осознание себя было одним из признаков полового созревания, когда у мальчиков резко подскакивает уровень тестостерона. Помню, какой шок я пережил, увидев самый первый свой лобковый волос, который рос один-одинешенек. На протяжении следующих двух лет было несколько случаев, которые иначе как мистическими не назовешь: подчас я испытывал нечто вроде глубочайшего озарения — острое чувство единения со всем миром, при этом краски и тени приобретали невероятную глубину и красоту. Мои руки с венами на них выглядели особенно впечатляюще. Я мог долго разглядывать их, изумляясь их видом.
Спустя годы, во время занятий по анатомии, я был особенно очарован анатомическим строением человеческой руки. В Длинном зале — помещении, где лежали трупы, которых студенты должны были препарировать, — имелся большой полиэтиленовый пакет с отрезанными руками на разных этапах препарирования. Рука человека — исключительно сложный механизм с многочисленными сухожилиями, суставами и мышцами; набор рычагов и шкивов, соединенных шарнирами. Я делал подробные акварельные наброски этих рук, но, к моему величайшему сожалению, впоследствии потерял свои тетради по анатомии.
Позже, читая Олдоса Хаксли, я обнаружил, что мои мистические переживания аналогичны ощущениям, которые он испытал, когда попробовал мескалин. Существует разновидность эпилепсии — так называемая лимбическая эпилепсия (считается, что ею страдал Достоевский), — при которой люди испытывают чувство причастности к некой высшей силе, зачастую интерпретируя это как близкое присутствие Бога. Лимбическая система — часть мозга, отвечающая у человека за эмоции, а у низших млекопитающих она отвечает главным образом за обоняние. Когда я учился в Оксфордском университете, большинство моих друзей экспериментировали с ЛСД, но я так и не осмелился попробовать этот наркотик. Иногда я покуривал травку, но мне не нравилась вызываемая ею беззаботность.
По мере того как я взрослел, мистические переживания поблекли, а затем и вовсе покинули меня, возможно вытесненные сексуальным желанием и возбуждением. В то время как мои сокурсники ходили на вечеринки и учились целоваться с девушками, я сидел в своей комнате на верхнем этаже огромного дома в Клэпхеме и взахлеб читал книги. Я вел дневник, который через несколько лет уничтожил в приступе смущения и стыда. Сейчас я жалею об этом: полагаю, многие проблемы, которые не дают мне покоя на пороге старости, беспокоили меня уже в те годы, когда я только начинал искать смысл жизни. К тому же сегодня меня наверняка позабавило бы то, каким наивным я был в юности и насколько серьезно принимал себя.
Отец порекомендовал мне много книг, начиная с Рэймонда Чандлера и заканчивая работой Карла Поппера «Открытое общество и его враги», которая, как мне кажется, существенно повлияла на мою жизнь. Поппер научил меня подвергать сомнению неоспоримость власти, а также тому, что моральный долг человека — бороться со страданиями путем «поэтапной социальной инженерии», а не с помощью четко спланированной схемы действий, порождаемой той или иной идеологией. Такой подход, безусловно, не противоречил христианской этике и вере в социальную справедливость, которые привили мне родители, и не отрицал важности доказательной базы, что я усвоил, будучи медиком. С другой стороны, врачам за работу платят — причем весьма неплохо, и им ничего не остается, кроме как помогать людям (за исключением случаев, когда помочь невозможно).
Выполнение наших обязанностей не требует от нас дополнительных моральных усилий. Из-за этого мы легко впадаем в грех самодовольства — худший из грехов, которые может совершить врач.
Этическая сложность работы врача состоит в том, чтобы относиться к пациентам так, как мы хотели бы, чтобы относились к нам, но при этом уравновешивать профессиональный подход и доброту эмоциональной отчужденностью, без которой медику не обойтись. Поиск золотой середины между состраданием и профессиональной отчужденностью и является первостепенной задачей для любого врача. Решить ее очень непросто — и сложнее всего, когда имеешь дело с нескончаемой чередой пациентов, которым зачастую не в силах помочь.
Поработав некоторое время санитаром, я решил стать хирургом. Я вернулся в Оксфорд, чтобы завершить обучение и попробовать затем поступить на медицинский факультет. Вскоре после возвращения в Лондон мне представилась первая в жизни возможность совершить половой акт (с милейшей девушкой из Лестера, которая сжалилась надо мной), но я потерпел неудачу. Это лишь усугубило мой внутренний кризис. Я начал страдать от навязчивых мыслей и принялся выискивать всевозможные удивительные связи между абсолютно несовместимыми вещами. Поначалу это вдохновляло меня, но постепенно начало пугать. Вертевшиеся в голове мысли выходили из-под контроля, и чувство исключительного понимания всех тайн мироздания сменилось страхом, ощущением присутствия рядом со мной некой злой сущности.
Теперь я понимаю, что какая-то часть меня пыталась через страх воззвать к помощи. (Любопытно отметить, что существует разновидность лимбической эпилепсии, при которой люди ощущают присутствие не Бога, а зла.) По совету друга — еще одного человека, перед которым я в неоплатном долгу, — я обратился к психиатру. К тому самому, которого я, несмотря на все отцовские уговоры, отказался посещать годом ранее, после того как бросил учебу. Меня ненадолго положили в психиатрическую больницу.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
