Рэндалл, покраснев, уставился на него.
– Вообще-то я не больно люблю ходить в церковь, – взорвался он, – но… в принципе я в это верю.
– А вы, Синтия?
Она кивнула, напряженно и молча.
– Так вот, Художник сотворил этот мир по своему образу и подобию и руководствуясь постулатами, казавшимися ему верными. В целом наставник одобрил работу, но…
– Минуточку, – перебил его Рэндалл. – Уж не пытаетесь ли вы объяснить нам создание мира… а то и всей вселенной?
– Само собой.
– Но… черт возьми, это просто смешно! Я ведь просил объяснить то, что произошло с нами.
– Я же предупреждал, что объяснение вам не понравится. – Он немного помолчал, затем продолжал: – Сначала доминантными существами мира были Сыновья Птицы.
Рэндалл слушал его, чувствуя, что его голова вот-вот лопнет. Он понимал – с нарастающим ужасом, – что все его объяснения, которые он выкладывал по дороге сюда, не что иное, как полный бред, служащий единственной цели: избавиться от обуревающего его страха.
Сыновья Птицы вполне реальны, реальны и ужасны… и могущественны. Сейчас он впервые почувствовал, что знает, о какой расе рассказывает Хог. Судя по напряженному и испуганному лицу Синтии, она тоже это знала… а следовательно, им никогда больше не будет покоя.
– Вначале была Птица…
Хог взглянул на него. В его взгляде не было ничего угрожающего, но и жалости тоже не было.
– Нет, – спокойно ответил он. – Никакой Птицы не было. Те, кто называет себя Сыновьями Птицы, действительно существуют. Но они просто глупцы и невежды. Их священный миф просто-напросто суеверие. Но по-своему и по правилам, установленным для этого мира, они довольно могущественны. То, что, как вам казалось, вы видели, Эдвард, вы видели на самом деле.
– То есть вы хотите сказать…
– Позвольте мне закончить. Мне нужно поторапливаться. Вы видели то, что, как вам казалось, вы видели, за одним исключением. До сегодняшнего дня вы видели меня только либо у меня в квартире, либо у себя. А существа, за которыми вы следили, которые едва не до смерти перепугали Синтию, – это Сыновья Птицы, Стоулз и его приятели.
Наставник не одобрил Сыновей Птицы и предложил изменить кое-что в творении. Но Творец оказался то ли торопливым, то ли беззаботным: вместо того чтобы стереть их совсем, он просто придал им другой облик, сделал их похожими на иные создания, которыми Он населил Свой мир.
Все это могло бы сойти ему с рук, если бы работа не была представлена на оценку. И само собой, Судьи сразу заметили это: произведение так себе и в окончательном виде не представляет собой ничего значительного. Правда, у них оставались некоторые сомнения по поводу того, стоит сохранять его для потомков или нет. Именно поэтому я здесь.
Хог сделал многозначительную паузу. Синтия со страхом взглянула на него:
– Так вы… так вы…
Он улыбнулся:
– Нет, Синтия. Я вовсе не Создатель вашего мира. Вы же сами спрашивали меня о моей профессии. Так вот, я – художественный критик.
Рэндалл и рад бы был ему не поверить. Но это было для него попросту невозможно. Правда просто-таки звенела у него в ушах, и поделать с этим он ничего не мог. Хог между тем продолжал:
– Я ведь предупреждал вас, что вынужден употреблять понятные вам термины. И вы должны знать, что оценить такое творение, как ваш мир, – вовсе не то, что подойти к картине и посмотреть ее. Этот мир населен людьми. Поэтому и рассматривать его нужно с человеческой точки зрения. Так вот, я – человек.
Выражение лица Синтии стало еще более обеспокоенным.
– Я что-то не понимаю. Так вы просто пребываете в человеческом теле?
– Вовсе нет. Я – человек. Среди человеческой расы там и сям рассеяны Критики… люди. Каждый из них является проекцией Критика, но в то же время каждый из них – человек, причем во всех отношениях и понятия не имеющий, что он еще и Критик.
Рэндалл уловил небольшую неувязку в рассказе и уцепился за нее так, будто от этого зависела его жизнь, – впрочем, может, так оно и было.
– Но вы же об этом знаете… или утверждаете, что знаете. Тут какое-то противоречие.
Хог невозмутимо кивнул:
– До сегодняшнего дня, до расспросов Синтии, когда стало просто неудобным продолжать действовать в качестве вот этой персоны, – он постучал себя в грудь, – я совершенно не представлял, кто я и что я. Я был совершенно обычным человеком – и только. Даже сейчас я лишь слегка выхожу за рамки моего человеческого облика – настолько, насколько это отвечает моим целям. Просто есть вопросы, на которые в качестве Джонатана Хога я ответить не могу.
Джонатан Хог появился как человек, задачей которого было изучать, пробовать, если хотите, некоторые художественные аспекты этого мира. В ходе этого процесса было сочтено целесообразным поручить ему расследование деятельности этих отвергнутых, закрашенных существ, которые называют себя Сыновьями Птицы. А вы оба просто случайно были втянуты в это дело… ну, как почтовые голуби во время войны. Но случилось так, что я обнаружил еще некоторые художественные особенности в общении с вами, и именно поэтому мы сейчас сидим здесь и разговариваем.
– Что вы имеете в виду?
– Позвольте, прежде я расскажу о вещах, которые мне приходилось наблюдать в качестве критика. В вашем мире имеют место несколько удовольствий. Прежде всего еда. – Он отщипнул от грозди мускатного винограда ягодку, пышную, сладкую, и неторопливо разжевал ее. – Странное дело. Однако весьма приятное. До сих пор никому не приходило в голову делать произведение искусства из самого обычного процесса потребления необходимой энергии. Ваш Творец – настоящий талант.
Затем – сон. Странное, расслабленное состояние, в котором создания Творца получили возможность создавать свои собственные миры. Надеюсь, теперь вы понимаете, – с улыбкой заметил он, – почему Критик должен быть настоящим человеком – иначе бы он не смог спать, как человек.
Потом – спиртное, здесь сочетаются и еда и сон.
Кроме того, существует удовольствие беседы, дружеского разговора – вот как мы сейчас. Это в принципе не ново, но Художник молодец, что включил его в свое Творение.
Далее – секс. Вообще-то он довольно смешон. Как критик, я бы вообще списал его со счетов, если бы вы, друзья мои, не позволили мне увидеть в нем нечто, что ускользнуло от внимания Джонатана Хога, нечто, чего мне в моих художественных творениях доселе создавать не приходилось. Впрочем, как я уже говорил, ваш Творец явно наделен талантом. – Он взглянул на них едва ли не с нежностью. – Скажите мне, Синтия, что вы больше всего любите в этом мире, а что ненавидите и чего боитесь?
Она даже не сделала попытки ответить, а лишь теснее прижалась к мужу. Рэндалл обнял ее, как бы пытаясь оградить от всех бед. Тогда Хог обратился к Рэндаллу:
– А вы, Эдвард? Есть ли в этом мире что-либо, ради чего можно было бы при необходимости отдать душу и жизнь? Можете не отвечать – я видел по вашему лицу и читал в вашем сердце, какие чувства вы испытываете, склоняясь над кроватью. Прекрасная работа, прекрасная – вы оба. Во всем мире я нашел несколько действительно прекрасных образчиков искусства, которых вполне достаточно, чтобы подвигнуть вашего Творца на создание еще одного произведения. Но в то же время здесь столько плохого, жалкого и исполненного чисто по-любительски, что я не склонен был одобрять эту работу в целом до тех пор, пока не наткнулся на это – на трагедию человеческой любви.
