Я бы не преувеличивал до такой степени широту французской души и не считал бы уникальными изъяны, которые находят в своей родине французы или обнаруживают во Франции разочарованные туристы. По большому счету, как и во многих других странах, не знающих особых забот и время от времени вдохновляющихся несбыточной бунтарской мечтой, все дело в мещанстве, которому все безразлично, кроме собственного благополучия.
Несколько лет тому назад жители одного дома в центре Монпелье настояли на том, чтобы муниципальные службы дали разрешение вскрыть дверь в квартиру, которая долгие годы не посещалась никем. Чиновники навели справки: хозяйка скончалась не так давно в Новом Орлеане, ей было около девяноста лет. Ее родственников или наследников найти не удалось. Хозяйка уехала в 1939-м, испугавшись начавшейся войны. Она была состоятельным человеком, и жизнь ее сложилась так, что в Новом Орлеане ей было достаточно и дел, и развлечений. О квартире в Монпелье ей было некогда думать, а на старости лет она о ней, судя по всему, просто забыла. После долгих юридических консультаций полиция согласилась взломать дверь. В квартире застыл мир 1939 года – провинциальный мещанский мир. Модная мебель в стиле ар-деко, старый буфет с резными цветами, рыцарскими щитами и мордатыми львами, люстра «ампир» времен Второй империи, отряды умильных фарфоровых пупсиков – от ангелочков до кошечек. Скудная библиотека: союз Эжена Сю и иллюстрированных модных журналов. На одной стене – запыленный натюрморт с букетом цветов и раковиной. На другой – подражание сценкам на парижских бульварах Писарро. Уютный мещанский мир, в котором ничто не напоминает об исторических катаклизмах. Все путем, все на своих местах, хозяйка в Новом Орлеане, соседи спят крепким, здоровым сном.
Перпиньян
Есть мнение, что перпиньянский вокзал – самый главный в мире. Он мал да удал. Разглядеть его под пышными пальмами, выстроившимися вдоль бульвара, не так-то просто, но разве в размере дело? Здесь могут сойтись все пути /ил. 119/. История и случай всегда выбирают для значимых событий какой-нибудь Перпиньян. Откуда и куда шел поезд, прибывший в Ля Сьота, где, кажется, и вокзала-то не было, только какой-то полустанок, совершенно не важно. Двадцать секунд дрожащей пленки Люмьеров известны не меньше, чем кадры с бритвой, разрезающей глаз. Был ничем не приметный городочек – стал вехой в истории мирового кинематографа.
| 118 | Памятник Жану Жоресу в Перпиньяне
Другое такое место, как Перпиньянский вокзал, еще надо поискать. Чего ему только не довелось повидать на своем веку! Вот уже пятнадцать лет каталонский город считается открытым европейским пространством. С тех пор местные жители стали не подуздоватые, и приезжают сюда жить люди им под стать. Один пассажир ездил на детском самокате, всегда в джинсах, в трахте – баварском крестьянском пиджаке – и в широкополой соломенной шляпе. Ему было к пятидесяти. Пару раз в неделю он отбивал спотыкающуюся дробь на барабане перед входом в крепость, выкрикивая стихи Верлена «Il pleut dans mon coeur». Местные жители его сторонились.
С подозрением относились здесь и к пожилому мужчине, носившему зимой и летом мундир австро-венгерской армии времен Первой мировой и надраенные до блеска сапоги с высокими голенищами. На отвороте кителя – термометр. Он часто прогуливался, сцепив руки за спиной, по широкому бульвару, останавливаясь под мощным платаном, словно что-то долго высматривая в узловатых корневищах, вылезших из-под земли. Иной раз у него был испуганный вид, тогда он говорил, что его опять отчитала Ксантиппа. В один недобрый день жители этого квартала почувствовали что-то неладное. Вроде бы все было как обычно, – он слонялся по бульвару, чуть сутулясь. Но точно что-то было не так. Только после обеда, прошедшего скомканно и нервно, все разъяснилось. Пацаненок, гонявший на роликах между платанами, поднимая столбы пыли и категорически отказываясь выехать на асфальт, так как на нем совсем не трясло, пару раз объехал денди в отставке и завопил противным, визгливым голосом: «Барометр! Барометр!»
Многим показалось, что этот пронзительный клич отдался где-то под темечком зудением. Бывает у англичан и американцев такой тембр голоса, что, даже будь это милейшая девушка или симпатичный старикан, которые ничем не могут вызвать у вас малейшего раздражения, само звучание их речи невыносимо. Источник этого звука хочется немедленно уничтожить. Наверно, это подспудная агрессия мозолистого тела, пусть нейрофизиологи меня рассудят.
| 119 | Бульвар, идущий от перпиньянского вокзала к центру города
Общественность Перпиньяна, оказавшаяся в тот момент на бульваре, совладала с этим мозговым зудом, непривычным для франкофонов, так как их язык певучий, мелодичный и даже на слух течет учтиво.
Мальчишка разносил по бульвару последнее известие: у старика на лацкане кителя теперь был не термометр, а барометр. От этой оглушительной вести всем стало не по себе. Беспокойство, охватившее перпиньянцев, грозило перерасти в панику. И тут солдат армии императора Иосифа вышел к бюсту Жореса /ил. 118/ и стал что-то разбрызгивать из флакончика. Через некоторое время он был в окружении котов, сбежавшихся на запах валерьянки. Прохожий, шедший мимо памятника, расслышал, как старик что-то бормочет себе под нос. Заметив прохожего, тот пригласил его жестом подойти поближе, как будто подтягивая его к себе на невидимых нитях. Прохожий испуганно оглянулся, ища защиты. Откуда ни возьмись рядом оказалось несколько зевак, скучавших уже почти неделю от полного отсутствия сплетен.
Старик, поменявший термометр на барометр, обратился к присутствующим с речью. Он говорил вкрадчиво и убедительно. Каталония, говорил он, с сегодняшнего дня становится независимой республикой. Революция двенадцати капель победила! Да здравствует свобода! Власть пингвинов, туроператоров и мобильных провайдеров низложена! Ртутному столбику больше никогда не взметнуться ввысь! Предательским крупинкам – никогда не разбежаться по углам! Больше нас никто никогда не разобщит! Теперь эта земля принадлежит нам – вестникам атмосферы, бражникам земного тяготения, эффективным менеджерам давления! Стрелка барометра не тикает, не спешит! Каталонский народ съел свою смокву! Мы сделали это! Мы – свободны!
Оратор с достоинством подошел к одному из зевак, державшему за руль велосипед, аккуратно отвел велосипед в сторону и уехал к побережью. Позднее его видели сидящим на песчаном пляже – отрешенным и счастливым. Взгляд его был устремлен на испанский берег /ил. 120/.
| 120 | Позднее его видели сидящим на песчаном пляже – отрешенным и счастливым
