Вспомнив про жену, Волович еще более встревожился. Уж он-то был наслышан о любовных похождениях Вишневецкого и его друзей.
Однако, будучи человеком далеко не робким, князь тут же устыдился своего малодушия.
– Эко меня разобрало, видать, и впрямь старею, коль испугался Казимира. Нет, какой бы вурдалак он ни был, но тронуть гостя в своем доме не посмеет, это ж несмываемый позор, а Вишневецкий явно метит в короли. Просто так такой скупец шляхту спаивать не будет. Так что из Варшавы мы с Еленкой вырвемся, а там…
Станислав довольно усмехнулся. У городских ворот их дожидался тесть – славный полковник Озорчук с отрядом прошедших под его началом огни и воды литовских шляхтичей.
– Меня-то Ян, конечно, малость недолюбливает, сказать по правде, есть за что, но за Елену не только Вишневецкому, но и Стефану-королю, случись в том надобность, без колебаний горло перережет. А потому бояться нечего, надо этим разудалым рыцарям их место указать, чай, пока еще не короли.
Засунув в карман руку, чтоб достать платок да утереть забрызганный вином рукав, князь прикоснулся к лежащей в нем папской грамоте и ощутил такой прилив сил да уверенности в своей правоте, что, не дожидаясь, пока улягутся страсти, как бы одобряя призыв Замойского, провозгласил:
– Истину изрек ты, князь Михай. К речам твоим, столь справедливым, даже добавить нечего. Действительно, сколько ж можно с лапотной Московией тягаться.
Почуяв на себе недоуменные взгляды поляков, Волович с явной издевкой заявил:
– Уж который год сражаемся, а победы не видать. И виной тому не наше воинство, ратной доблестью прославленное на весь мир, а нерадивость иных начальников. Еще в прошлом годе войну закончить могли, когда все воеводы царя Ивана побиты были, а остатки их полков по крепостям попрятались. Но не ты ль тогда с гусарами своими, – Станислав ткнул перстом в князь Михая, – еще до первых холодов в Варшаву воротился, поближе к полюбовницам да каминам. А победа-то почти у нас в руках была. Мы с Янушем, – кивнул Волович на хитро улыбающегося Радзивилла, – после вашего ухода с литвинами своими, коих лишь шесть тысяч было, чуть ли не до Новгорода дошли. Но и нам пришлось вернуться, где ж со столь малым войском со всей ордой московской совладать? И вообще, с войною этой что-то непонятное, моему простому разуму вовсе недоступное творится. Может ты, князь Казимир, мне разъяснишь, – литвин бесстрашно устремил свой взор на перекошенное злобой лицо Вишневецкого. – На сколь я помню, весь раздор из-за земель Ливонских приключился. Только кто теперь в Ливонии хозяин – шведы-лютеране. Интересные получаются дела. Шляхетской крови не жалея, схизматов православных от Варяжского моря отринули, а взамен других еретиков туда пустили. И что теперь? Еще со шведами станем воевать? Ну да ладно, не о землях сейчас речь, нам своих пока в избытке хватает. Лучше вспомни, князь, о чем вы с прежним королем Августом Сигизмундом нам и шляхте на сейме говорили. А говорили вы, мол, не дадим на поруганье православной нечестии нашу веру католическую. Приведем все христианские народы в лоно церкви папской Ватиканской. Только быстро сей призыв забытым оказался. Радеть за веру нынче стало не в чести, и кого только теперь в нашем войске нет, – Волович указал на выходящее в сад окно, из которого неслись разноязыкие выкрики. – И немчины, и французы с датчанами, я уж молчу про венгров с малороссами, те вовсе как родные сделались. Чего уж там греха таить, у меня в литовском ополчении чуть не половина воинов по-русски говорит да справа крестится.
– Да уж наслышаны о твоем новом тесте, князь, – язвительно промолвил Любомир Збаржский, ближайший дуг Казимежа.
Нисколь не выказав обиды, а наоборот, согласно кивнув, литовский канцлер продолжил наседать на Вишневецкого:
– Вот я о чем и говорю. Да будь ты хоть язычником, но только изъяви желание в войско вступить, отказа не будет. Никто про веру твою даже не спросит.
Переведя дух и обращаясь уже ко всем собравшимся, Волович с издевкой заявил:
– Вон, казаки малоросские, прежде чем кого к себе принять, первым делом спешат узнать о том, какому богу он молится, и нас, католиков, к примеру, ни под каким видом в свое братство не возьмут. А мы им всегда рады, превеликой важности тайны доверяем. Или может, так теперь заведено – все люди братья, все твари божьи, – Станислов вопрошающе взглянул на епископа. – Но скажите мне тогда, панове, из-за чего с Московией воюем, коль ни земли ордена Ливонского, ни святая вера католическая тут ни при чем. За что более десятка лет кровь наших воинов льется, и чего достигнем мы, подобный путь избрав?
Ни епископ, ни польские князья и уж тем более Радзивилл не нашли ответа. В каминном зале опять воцарилась недобрая тишина, нарушаемая лишь тихим бормотанием Мечислава, который, стоя возле братьев Бекешей, что-то лопотал им на венгерском языке. При этом норовистые мадьяры, усердно слушавшие толмача, стали с нескрываемым презрением поглядывать на не в меру разошедшегося литвина, а поляки ждали, что скажет Вишневецкий. Ясно было, что именно к нему обращены обличительные речи Воловича. Однако Казимир счел за благо до поры до времени помолчать, вальяжно развалившись в кресле, он лишь улыбнулся своему строптивому гостю. Не получив ответа, Станислав вновь заговорил, распаляясь все больше и больше.
– Молчите, ну так я отвечу. Как говорится, кому война, а кому мать родная, – кивнул он на Вишневецкого, но, вспомнив, что все же находится у него в гостях и должен соблюдать хоть какие-то приличия, причислил к виноватым и самого себя. , – Нам воеводам, больше всех она выгодна. Каждый год теперь на Русь, как на разбойный промысел, ходим. Крымский хан, на успехи наши глядя, поди, от зависти лопнуть готов. Только как бы от этой войны сама Речь Посполитая в упадок не пришла. Зачем такой порядок завели – мужиков в войско сманивать? Им ведь тоже страсть к наживе присуща, валом в ополчение идут. Скоро сеять хлеб да за скотиною ходить будет некому, все солдатами сделаются. И куда такой дорогой мы придем – неизвестно. Или все гораздо проще, кто-то льстит себя надеждой, что ослабеет держава наша от сражений нескончаемых и начнется в ней смута. Тут-то он ее подавит рукой железной да станет править самовластно, наподобие царя Ивана Грозного.
Недоверчиво покачав головой, Станислав уже без всяких недомолвок обратился к Казимиру:
– Помни, князь, Речь Посполитая не Русь, татарами к покорности приученная. У нас народец побойчей, может не пойти под власть самодержавную. В каждом племени свои найдутся вожаки, власти жаждущие. Те же малороссы захотят от Польши отколоться, а не смогут сами по себе существовать, так к своим единоверцам московитам переметнутся. Так что как бы вся эта война за веру большим безверием не обернулась, дело-то уже к тому пошло, – Волович повернулся к епископу. – Тут недавно мои люди нападение на папское посольство отразили. Нашлись же нехристи, что на слуг святейшего дерзнули напасть. Просто нелюди какие-то и видом очень странные – одеты были словно нищие, а вооружены не хуже шляхтичей или казаков. Жаль, мы подоспели поздновато, всю охрану живорезы успели перебить, но сам посланник был еще жив, хоть и весь израненный. Умирая, грамоту сию он мне вручил да просил в Варшаву поскорей доставить, но кому доставить, не успел сказать, вот и пришлось ее прочесть, – Станислав вынул из кармана запятнанный кровью свиток с сорванной печатью и положил его на стол.
