Сомнений быть не могло – Роза Альбертовна не только не любила Льва Ильича, но и, отбросив многолетнее притворство, перестала скрывать свое к нему отвращение.
Лев Ильич терпел, Лев Ильич силился понять, Лев Ильич искал правильные слова. Он унижался, исповедовался, обвинял, угрожал и просил прощения. Ни одним движением Роза Альбертовна не выказывала интереса к нему. Холод сполна завладел ее душой.
Не вынеся пытки безразличием, Лев Ильич спрятал Розу Альбертовну в шкаф.
Скривившись и скособочась, она смотрела оттуда выкатившимся глазом, когда супруг выбирал поутру галстук. Смотрела сквозь него. Лев Ильич опускал взгляд, но на дне шкафа лежал второй глаз Розы Альбертовны и тоже глядел сквозь Льва Ильича.
Не желая видеть ее, Лев Ильич перестал подходить к шкафу и менять одежду. Он закрыл комнату и стал ночевать в ванной.
Однажды раздался шум, Лев Ильич прокрался и обнаружил шкаф открытым – он обрадовался, решив, что супруга не вынесла одиночества и сделала шаг навстречу. Роза Альбертовна висела на любимом галстуке Льва Ильича. Черный, в мелком белом горохе жаккард стягивал ее шею, лицо поползло кривенькой улыбочкой – назло Льву Ильичу Роза Альбертовна повесилась. Лев Ильич заорал и принялся бить эту насмешливую улыбочку дверцей шкафа. Бить с остервенелым упоением, вкладывая в удары всю полноту неразделенной любви.
Роза Альбертовна не выдержала, треснула и осыпалась грудой сухих опилок. Лев Ильич оглядел высыпавшееся и вдруг понял, что больше не любит эту женщину. На душе его стало светло, он почувствовал себя легко и свободно. Стряхнув с себя опилки, Лев Ильич достал из освободившегося шкафа свежую рубашку, желтый праздничный галстук и переоделся.
Счастье
Нельзя сказать, что жизнь давала к тому поводы, но Яша был хронически счастлив и не умел скрыть этого, чем причинял невыносимые страдания ни в чем не повинным людям.
Провидение, видя такое жестокое безразличие к себе, проявляло настойчивость, насылая на Яшу все новые ненастья, – Яша улыбался в ответ.
– Он просто идиот! – негодовали ни в чем не повинные люди и спешили уйти прочь.
Позади раздавался грохот очередного удара судьбы, обрушенного на Яшу, уходившие с надеждой оборачивались, но видели сияющее лицо Яши, выглядывавшее из-под кровоподтеков и ссадин, и погружались в отчаяние и безысходность.
Многие ломались.
Яшина неспособность видеть мрак, ужас и боль окружающего мира привела к неисчислимым нервным срывам, пяти инфарктам, трем самоубийствам, а один человек даже решился на операцию по смене пола в своем стремлении забыть невыносимо-довольное Яшино лицо.
Оскорбленное и униженное провидение взялось за него всерьез.
Яшина собака попала под машину. Любимая женщина тяжело заболела и умерла. Дом, в котором он остался один, обрушился, завалив его обломками.
Яшино помятое тело достали. Врачи долго сшивали, латали, прикручивали и привинчивали то, что от него осталось. Когда сердце Яши останавливалось, провидение принуждало биться его заново – оно хотело увидеть, как покореженный человек будет жить и смотреть на жизнь теперь.
Яше отрезали правую руку и левую ногу. Один глаз закрылся навсегда. Но лицо его по-прежнему улыбалось.
– Нельзя жить с таким лицом, – рассудил доктор и перекусил лишний проводок в незапертой Яшиной голове.
Улыбка сразу исчезла.
Яша вернулся к жизни и заковылял по ней опять.
– Совсем другое дело, – провидение осмотрело Яшу и, довольное, отступилось от него.
Люди шли мимо, опустив головы, но встретив разрушенное Яшино лицо, благодарили судьбу за то, что их собственная жизнь вовсе не так ужасна, как им казалось. И в глубине души, на самом ее дне, где жило милосердие, желали Яше скорейшего окончания его мучений.
Яша же, видя, как страх перед судьбой мешает этим хмурым людям разглядеть саму жизнь и скрытое в ней счастье, старался ободрить их, сказать, что жизнь прекрасна своей мимолетностью. Он спешил, зная, что время может вдруг кончиться. И поэтому он улыбался им всем – и людям, и провидению, и самой жизни. Но, к счастью для всех, его улыбки теперь никто не видел.
Последним снег
За свою жизнь Галактион так и не пригодился. Он не нажил жены и детей, не построил дом, не оставил учеников. Дворнику ученики не положены.
Робкие, почти стыдливые попытки найти личное счастье вызывали досаду тех, в ком он это счастье искал. Его любовь не вызывала сомнений у женщин, которых он любил, не заставляла метаться между отчаянием и счастьем, не давала возможности испытать страх, что однажды она иссякнет. От его любви бежали. Бежали в тщедушность, в спасительное непостоянство, делавшее жизнь непредсказуемой и этим полной.
Иногда они возвращались. Чтобы уйти.
Лишенный близких, он не испытал несчастий. Жизнь била тех, кто шел мимо, подчеркивая безразличие к нему. Галактион помогал встать придавленным ею, отталкивал из-под небесного молота зазевавшихся и складывал на обочину не успевших.
Жизнь водила его за нос по причудливо изломанным линиям посторонних ему судеб.
Иногда они возвращались. Чтобы уйти.
Мир за окном напрягся ожиданием весны. Деревья готовились лопнуть зеленью, птицы – запеть, ветхая природа – возродиться удивленными криками увидевших мир впервые.
Мимо шли люди.
Галактион вышел, осмотрелся, оперся на метлу, оранжевое пятно его телогрейки ярко било в глаза посреди двора, заждавшегося нового приглашения на жизнь.
Луч пробежал по окнам, дворник прищурил глаза, глядя на растущее солнце, зажмурил их совсем, отпустил метлу и встал неподвижно. Заволновавшийся этой неподвижностью ветерок дотронулся до него, и Галактион упал.
Мимо шли утренние люди. Они спешили.
Деревья распустились желто-бурыми сопревшими листьями. Сухая трава выдавилась из земли и сразу полегла, прибитая болотистыми каплями первого дождя. Выбеленное солнце тоскливо смотрело на оранжевое пятно посреди двора.
Мимо шли люди.
Старческие крики птенцов наполнили воздух, пропитанный смрадом распустившихся цветов. Сморщенные плоды с тихим плеском падали на слякотную землю. После полудня с неба полетели первые хлопья серого снега.
К вечеру снег покрыл траву и деревья, и крыши, и людей, которые шли мимо и спешили. Выгорающее солнце, прощаясь, выискивало крохотное оранжевое пятно где-то на краю большого сизого города.
Наступила ночь. Снег падал и падал. Большой сизый город, расчерченный на крохотные клети, опустел.
Зажглись фонари. Их свет, отраженный серыми, как войлок, снежными хлопьями, изливался неторопливой безжизненной мглой.
Запоздалые прохожие блуждали в темноте и ощупью искали дорогу домой, увязая в пепельных сугробах.
