– Да, сэр.
Они шли по глубоким бороздам – результат тяжкого труда многих дней и недель, от которого кожа на ладонях облазила. Прежде чем показался дом, до них донесся запах поджаренного на плите бекона. Дом был не больше сарая для стрижки овец, а его деревянные стены так потемнели от дыма, которым тянуло из отдельно стоящей кухни, что казались обугленными. Крыша из гофрированного железа была серебристой на коньке и порыжевшей от ржавчины ниже. Покосившееся крыльцо подпирали доски. Рядом с домом, возле кухни, стоял бак для воды, а еще дальше, за проволочной оградой, находился курятник, откуда доносился птичий гам.
Тесс О’Рейли встретила их улыбкой:
– Как раз вовремя! Вам повезло, что я еще не скормила обед свиньям!
Эти угрозы были не больше чем просто шуткой, и она, проводив их к столу, наполнила тарелки яичницей с беконом. Чай был горячим и очень сладким. Было начало месяца. К концу его на тарелке будет по одному яйцу и крошечному ломтику свинины, а чай станет черным и горьким. Еда на их столе лучше любого календаря говорила о том, какой сегодня день месяца и сколько времени до уплаты ренты.
Не переставая жевать, Шеймус излагал подробности их работы за утро, вздыхая и для выразительности качая головой, на случай если жена не сразу оценит его усилия. А Тесс, слушая его, суетилась в кухне, время от времени поддакивая и показывая, что в полной мере понимает, как много он сделал. А когда Шеймус, как обычно, неминуемо начинал проклинать ужасные австралийские земли, она успокаивающе цокала языком и подкладывала ему еще яичницы на тарелку, улыбаясь и подмигивая Джеймсу.
Тесс была миниатюрной женщиной и на первый взгляд казалась пугающе хрупкой – в основном из-за того, что кожа ее на фоне длинных волос цвета оникса казалась полупрозрачной. Но ее глаза, похожие на ярко-зеленые блюдца, затмевали все остальное, и все поначалу видели только их. Глаза эти постоянно следили за Джеймсом, с радостью приглашая его в свою жизнь. Порой Тесс, думая, что ее никто не видит, подносила пальцы к губам, а затем к своему сердцу.
Шеймус отодвинул пустую тарелку и нахмурился:
– Мы пойдем.
– Только не сейчас, – запротестовала Тесс. – Это же самое жаркое время дня. А через час жара спадет.
– У нас нет выбора. – Шеймус кивнул Джеймсу, чтобы тот следовал за ним. – С ужином можешь не торопиться, Тесс.
Она погрозила мужу пальцем:
– Ты должен следить, чтобы мальчик не очень уставал, Шеймус.
Чем жарче становилось, тем сильнее портилось настроение Шеймуса, так что к моменту, когда они добрались до плуга и впрягли в него лошадь, он был уже чернее тучи и чертыхался. Они молча трудились на последнем участке бесконечного поля. Жара принесла с собой дополнительную усталость, отбирая вдвое больше сил и при этом вдвое сокращая эффективность. Губы Шеймуса кривились от нарастающей злости и раздражительного внутреннего диалога. Джеймс, сосредоточившись на работе, всем телом толкал плуг. Глаза щипало от заливавшего их соленого пота.
– Давай! – крикнул Шеймус, обращаясь к плугу, к Джеймсу, к лошади, к бесконечной полоске земли.
Послышался лязг металла, и плуг остановился как вкопанный. Джеймс не удержался на ногах и упал на колени.
– Силы небесные! – Шеймус нагнулся и потянулся к отвалу плуга. – Черт бы тебя подрал! – Выпрямившись, он сорвал с себя шляпу и в сердцах хлопнул ею по плугу, такому же красному от пыли, как и его лицо. – Ось лопнула! Вчистую!
Он отбежал в сторону, затем вернулся и в ярости с силой пнул плуг. Звук получился глухим и каким-то насмешливым. Лошадь нервно затопталась на месте.
– Что, руки отвалятся, если ты хоть что-нибудь сделаешь правильно?! – накинулся он на Джеймса. – Сколько раз я говорил, чтобы ты не направлял это чертово колесо на камни! – И он побрел прочь, бормоча себе под нос: – Если бы не ты, сроду бы мы не оказались в этой проклятой стране!
Джеймс не пошел за Шеймусом. С минуту он стоял на месте, чувствуя в груди свинцовую тяжесть, потом подошел к лошади и почесал ей за ушами, а после оглядел колеса плуга. Сломанная ось упиралась в землю – она проржавела насквозь. Он снова вернулся к лошади и погладил ее по бархатному носу. Она была слишком стара для такой работы и тяжело дышала. Джеймс отцепил упряжь и повел лошадь к дому. Там он налил в корыто свежей воды и сел рядом, глядя, как она пьет. В ряби на поверхности воды отражалось оранжевое солнце.
В этой тишине у ветхого домика, после тяжкой работы в поле, когда мышцы потеряли чувствительность от боли, душу его заполнила пустота, вызванная потерей друга, и она напомнила Джеймсу, что он сам выбрал такую жизнь.
Глава 28
В тот день, одиннадцатый день рождения Леоноры, дождь в Питтсбурге не закончился радугой в небе. Вечер окрасил его в черный цвет, а он раскрасил темными пятнами кору старых дубов и оставил на шиферных крышах темно-серые потеки, похожие на выпачканные сажей слезы.
Леонора, подтянув одеяло до шеи, смотрела, как крупные капли бьют в окно спальни, словно кончики чьих-то пальцев танцуют на стекле. Гости разъехались, разговоры и шаги в доме стихли.
В дверь тихонько постучали, но она не ответила.
– Ты не спишь? – спросил дядя.
– Не сплю.
– Это хорошо. – Он закрыл за собой дверь и задержался у входа, не отпуская ручку. – Я не хотел уезжать, не попрощавшись с тобой.
Оуэн Файерфилд прошел через комнату и присел в изножье кровати. Потом протянул руку к лампе и щелкнул латунным выключателем – на одеяло упал квадрат света. Его короткая седая борода была идеально подстрижена. Он взглянул на золотые часы на цепочке, которые вынул из кармашка жилета серого костюма из твила – его дорожного облачения. Белые костюмы в этой пропитанной угольной пылью атмосфере приходилось сменять через несколько часов.
Мистер Файерфилд попытался как-то снять напряжение и заставить девочку взглянуть в его сторону:
– У тебя был тяжелый день. Я думал, ты уже спишь.
Она слабо улыбнулась. От него тянуло сладковатым запахом трубочного табака.
– Одиннадцать! – Оуэн покачал головой. – Тебе одиннадцать лет, просто не верится. Казалось, еще вчера ты была маленькой девочкой, а сейчас уже почти взрослая. – Он шутливо погрозил ей пальцем, и его прищуренные глаза загорелись любовью. – Дорогая, ты заставляешь меня чувствовать себя стариком.
Он оглядел комнату:
– Ты не открыла ни один из своих подарков.
От стыда за свой поступок она покраснела и отвернулась.
– Ты ни в чем не виновата, Леонора. – Он легонько ущипнул ее за подбородок. – И тебе не из-за чего смущаться. – Он задумчиво покрутил на пальце обручальное кольцо. – Она слишком строга с тобой. И всегда такой была. – Он помолчал немного, снова вынул часы, взглянул на них и сунул в карман жилета. – Меня ждет машина, – продолжая сидеть, сказал он. – Я уезжаю по меньшей мере на полгода. В Китай и Японию. – Он нахмурился. – Эти путешествия уже не те, что раньше, все стало сложнее. Это трудно объяснить. Как будто мир растягивается, словно резиновый. Раньше все было намного проще, более доброжелательно. Мир меняется, дорогая, и я не уверен, что в лучшую сторону. – После этих невеселых слов он нахмурился, но затем складки озабоченности сменились улыбкой. – А тебе уже одиннадцать, подумать только! Ты тоже меняешься прямо у меня на глазах. – Он снова шутливо поднял палец. – Ты больше не расти, пока меня не будет, договорились?
