– Они хотеть ваша научиться наш язык, – сказала Клитассамина. – Тогда быть легче.
– Это наверняка займет много времени, – ответил я. К тому моменту мне еще не удалось выделить в их речи ни единого слова, которое показалось хотя бы смутно знакомым.
– Нет. Несколько тлана.
Я недоуменно посмотрел на нее.
– Четверть сутки, – пояснила Клитассамина.
Меня накормили чем-то вроде леденцов. Ничего, приятные, только не сладкие.
– Теперь спать. – Клитассамина указала на неширокий прямоугольный помост, который вовсе не походил на кровать.
Я лег и обнаружил, что ложе, несмотря на свой устрашающий вид, теплое и мягкое. Интересно, подумалось мне, конец ли это сна? Скорее всего, я проснусь на больничной койке с прежней болью в ногах. Впрочем, размышлял я недолго – вероятно, в пищу подмешали снотворное.
Страхи оказались напрасными. Я проснулся в том же помещении. Над ложем нависал полог из розоватого металла; раньше его не было. Он напоминал… Нет, решено, не буду ничего описывать. Честно говоря, я не понимал того, что видел, а как можно описать то, чего не понимаешь? Допустим, древнему египтянину показали бы телефон; ну и что бы он мог сказать? И что сказал бы римлянин или грек по поводу реактивного лайнера или радиоприемника? Возьмем пример попроще: увидев впервые в жизни плитку шоколада, вы, скорее всего, сочтете ее новой разновидностью гуталина или шпаклевки, а то и деревяшкой. Вам попросту не придет в голову, что эту штуку едят, а когда вы о том узнаете, то наверняка попытаетесь съесть кусок мыла – ведь они похожи по форме, а цвет мыла, пожалуй, приятнее, чем у шоколада. Точно так же было и со мной. Мир, в котором вырос, человек воспринимает как данность; бросив один-единственный взгляд на какую-нибудь машину, он говорит себе: «Ага, она работает на паре (или на бензине, или на электричестве)», и все становится понятно. А вот если мир чужой… Я не знал ровным счетом ничего, и потому всего боялся, как ребенок или невежественный дикарь. Разумеется, у меня возникали кое-какие догадки, но они по большей части догадками и оставались. Например, я предположил, что металлический полог – часть гипнотического обучающего устройства; предположил потому, что осознал – я улавливаю смысл вопросов, которые мне задают. Однако каким образом – тут я не мог даже предположить. Я выучил язык, но понятия, которые в нем присутствовали… Ладно, главное – я могу понимать других.
Слово «тлана», которое употребила Клитассамина, означало промежуток времени, приблизительно один час двенадцать минут; двадцать тлан составляли сутки. «Дул» переводилось как «электричество», но что такое «лейтал»? Судя по всему, некая форма энергии, которой в моем мире нет и в помине…
По правде сказать, то, что я понимал далеко не все, сбило меня с толку сильнее прежнего. Впечатление было такое, будто отдельные фразы состоят не из слов, а из музыкальных нот, причем мелодию наигрывают на расстроенном пианино. Должно быть, мое замешательство бросилось в глаза: меня перестали расспрашивать и велели Клитассамине приглядывать за мной. Снова сев в кресло рядом с девушкой, я испытал невыразимое облегчение. Кресло приподнялось над полом и двинулось к выходу.
Поначалу я был до глубины души поражен способностью Клитассамины приспосабливаться к любым условиям. Обнаружить, что твой близкий знакомый стал вдруг совершенно другим человеком… Бр-р! Однако ее это, по-видимому, ничуть не беспокоило; лишь иногда, забывшись, она называла меня Хаймореллом. Впоследствии, узнав кое-что о том мире, в котором очутился, я понял, чем объяснялось поведение девушки.
Обычно тот, кто приходит в себя после потери сознания, первым делом спрашивает: «Где я?» Мне тоже хотелось это узнать – по крайней мере, для того, чтобы дать сознанию хоть какую-то зацепку. Когда мы вновь очутились в зеленой комнате, я засыпал Клитассамину вопросами.
Она окинула меня взглядом, в котором сквозило сомнение.
– Вам следует отдохнуть. Постарайтесь расслабиться и ни о чем не думать. Если я начну объяснять, вы только еще больше запутаетесь.
– Ничего подобного, – возразил я. – Я уже не в силах обманывать себя, убеждать, что не сплю. Мне необходим хоть какой-то ориентир, иначе я сойду с ума.
Клитассамина пристально посмотрела на меня, затем кивнула.
– Хорошо. С чего мне начать? Что вас сильнее всего интересует?
– Я хочу знать, где нахожусь, кто я такой и что со мной произошло.
– Вам прекрасно известно, кто вы такой. Вы сами сказали, что вас зовут Терри Молтон.
– Однако это тело, – я хлопнул себя по бедру, – принадлежит вовсе не Терри Молтону.
– Не совсем так, – сказала она. – Вы находитесь в теле Хайморелла, однако все, что делает человека личностью, – склад ума, характер, привычки, – это все у вас от Терри Молтона.
– А где Хайморелл?
– Он переселился в ваше прежнее тело.
– Тогда ему здорово не повезло. – Подумав, я прибавил: – Все равно не могу понять. Ведь характер человека меняется в зависимости от жизненных условий. К примеру, я нынешний – далеко не тот, каким был до ранения. Психические отличия возникают из физических. Личность как таковую во многом определяет работа желез. Ранение и наркотики изменили мою психику; еще немного – и я стал бы совершенно другим…
– Кто вам это сказал?
– Так рассуждают многие ученые. То же самое подсказывает и здравый смысл.
– Ваши ученые не постулировали никаких констант? Неужели они не понимают, что должен существовать некий постоянный фактор, на котором сказываются происходящие с человеком изменения? И что этот фактор, вероятнее всего – истинная причина изменений?
– По-моему, речь всегда велась исключительно о гормональном балансе…
– Значит, вы ничего не понимаете в таких вещах.
– Вот как? – Я решил сменить тему. – Что это за место?
– Здание называется Каталу.
– Я имел в виду другое. Где мы? На Земле или нет? Вообще-то, похоже на Землю, но я не слышал, чтобы на ней существовало что-либо подобное.
– Естественно, мы на Земле. Где же еще? Но в иной салании.
Снова непонятное словечко! Какая-то салания…
– Вы хотите сказать, в другом… – Я не докончил фразы. В языке, которому меня обучили, не нашлось аналога слову «время» в том смысле, в котором его понимал я.
– Видите, вы вновь запутались. Мы по-разному мыслим. Если воспользоваться устаревшими терминами, можно сказать, что вы переместились от начала человеческой истории к ее концу.
– Не от начала, – поправил я. – Человечество существовало на Земле до моего рождения около двадцати миллионов лет.
– О том не стоит и говорить! – Небрежным взмахом руки Клитассамина отмела упомянутые мною миллионы лет.
– По крайней мере, объясните, как я сюда попал. – Кажется, в моем голосе прозвучало отчаяние.
