– А как же быть с соседями?
Соседи, то есть люди, живущие ближе всех к громко кукарекающему петуху и вовсе не являющиеся горячими поклонниками Бу-Бу, могут вполне резонно заметить: какого, собственно, черта мы держим посреди жилого района орущую птицу, место которой на ферме? Разве сама Пэм не представляла, как соседи – что в нынешнем районе, что в нашем новом доме, когда мы туда переедем, – стучат в нашу дверь, пишут жалобы, с негодованием требуя, чтобы мы соблюдали тишину? О таких людях мне приходилось читать статьи в моей газете – о возмущенных соседях, которые бурно протестовали против распространившейся моды держать во дворах цыплят или сокрушались по поводу разводимых там же кур. А петух? Нет, вы представьте, что живете по соседству с петухом! В этих-то людях и было мое спасение. Мне был необходим один-единственный старый ворчун. Ну, или молодой, я не слишком привередлив.
Пэм ответила не сразу. Глянула задумчиво на Цыпу, на меня и сказала наконец:
– Посмотрим.
* * *
Посмотрели, еще как. На Венди и Лайзу (из дома напротив), которые регулярно приходили поиграть с Цыпой. Если же они не являлись, Цыпа иной раз подходил к самой кромке газона и кукарекал, стараясь привлечь их внимание. Видели мы и то, как одна из соседок через забор то и дело заводила с Цыпой разговор. А как-то раз Пэм рано вернулась с работы и застала у себя во дворе маленького мальчика с няней – они кормили Цыпу крошками сыра. Зная об уникальной удачливости этой птички, не удивлюсь, если сыр тот был импортным.
Нянюшка поведала Пэм, что мальчик почти ни с кем не разговаривает, но каждый день пристает к ней с просьбой: «Цыпа. Пойдем смотреть на Цыпу». Когда он приходил, Цыпа ласково брал у него из рук сыр, а мальчик без умолку говорил и говорил, сообщая птичке, как провел день, как живет вообще, о чем мечтает. Цыпа в ответ негромко ворковал.
Движение по улице, где жила Пэм, постепенно становилось все более оживленным, что выглядело странно: это же был тупик. У ее дома водители притормаживали и вертели головами, высматривая белоснежную птицу с красными украшениями. Иногда петух сидел на веранде. В другой раз он мог клевать что-нибудь в кустиках. В третий – дремал себе на лужайке. Ничего особенного. Тем не менее он становился своего рода достопримечательностью для туристов, местной знаменитостью, чем-то вроде талисмана квартала. Молва о Цыпе разнеслась по всему пригороду, причем говорили о нем только хорошее.
Кто это сказал, интересно, будто у кур нет мозгов? Посмотрите только, какая у них голова, пусть мозг внутри нее и не больше фасолинки. Ну а я наблюдал за Цыпой и невольно думал: «Вот тебе настоящий злой гений». Когда мы были в доме, он стучал клювом в дверь, отлично понимая, что его впустят, если он будет достаточно настойчив. Когда дома не было никого, он терпеливо дожидался на крыльце, пока хоть кто-нибудь появится. В какой бы комнате мы ни сидели, он подходил под ее окно и начинал подавать сигналы. На зов он сразу же прибегал, резво рыся через весь двор своей характерной походкой динозавра, особенно если звала Пэм, которую он боготворил. За ней Цыпа ходил повсюду, как собачонка. Ел он из миски, стараясь не перевернуть. И – что меня раздражало больше всего – безошибочно определял подходящих к нему людей: если это была женщина, петух сразу же начинал для нее свой продуманный танец, столь же нелепый, сколь и завораживающий.
Разумеется, его отношение ко мне проявлялось все ярче. К лету я потерял всякую надежду на то, что ко мне на выручку придет какой-нибудь отважный склочник. Несмотря на все мои предсказания, Цыпа отнюдь не вел себя агрессивно – по крайней мере, по отношению к Пэм и детям, – и ни одна душа в доме не теряла к нему интереса, как порой бывает по отношению к домашним любимцам.
– Видишь, – говорила мне Пэм, – благодаря Цыпе мы познакомились с соседями. Пока его не было, мы с ними лишь издали махали друг другу рукой, а теперь стали подолгу беседовать. За это я люблю его еще больше.
Ох уж эта пернатая куколка! Однажды, когда Пэм уехала за покупками, а девочки играли в подвале, я вышел в Интернет и посмотрел в «Гугле», какова средняя продолжительность жизни петухов.
Щелк-щелк-щелк.
Поиск выдал уйму сайтов о цыплятах: то да се, журналы для фермеров, форумы, продажа… У меня глаза широко открылись от изумления, когда я окунулся в целый мир, прежде мне неведомый, но теперь отнюдь не чуждый.
Щелк-щелк-щелк-щелк-щелк.
Это уже Цыпа стучал клювом в дверь, требуя, чтобы его впустили. Стук становился громче, петух начинал сердиться, желая провести побольше времени с девочками.
Но меня это мало трогало. Я продолжал поиски, тихо улыбаясь самому себе, открывая все новые сайты, прокручивая текст, пока не дошел до петухов и продолжительности их жизни. И вот тут я чуть не свалился со стула: «Здоровый петух при хорошем уходе может прожить пятнадцать лет и более».
ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК.
Но не может же быть такого! Ну кто-нибудь, пожалуйста, скажите мне, что все это неправда. Пятнадцать лет? Цыпленок? А как же пищевая цепочка? Как же ястребы, парящие в небе над пригородами? А койоты, которые должны были наводнить штат?
Ну пожалуйста, пожалуйста!
ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК.
Я обхватил руками голову. Услыхал, как девочки выскочили из подвала, и одна из них закричала: «Бедненький Бу-Бу, давай, входи». Потом расслышал довольное воркование петуха, который добился своего.
Все шло не так, как я предполагал.
13
Никогда не забуду, какой шок я испытал, когда в первый раз прошел по едва заметной тропке, что змеилась между полинявшими от дождей и ветров коттеджами, затем перевалил через гряду песчаных дюн и, оказавшись на белом песке пляжа Гус-Рокс, увидел перед собой тихие, кристально чистые голубые воды у берегов Мэна. Единственная мысль сверлила мой смятенный мозг: «Что за черт?»
Ничего подобного я прежде не видывал. Тут не было ни камней, ни мусора, ни толп людей, ни ревущих во всю мощь магнитофонов, ни игральных автоматов, ни игровых площадок, ни ларьков с гамбургерами – вообще ничего, кроме поскрипывающего под ногами мелкого-мелкого песка. Целые гектары песка, обнажившееся во время отлива океанское дно цвета хаки да еще длинная песчаная коса, по которой можно было добраться до поросшего лесом островка Тимбер-Айленд.
Вскоре я привыкну к тому, что по утрам здесь слышны только далекие всплески весел рыбачьих лодок, вышедших на добычу омаров. Люди пересекают весь залив, чтобы поставить новые ловушки. А ближе к вечеру нужно обязательно подставить голову мягкому бризу, приятно развевающему тебе волосы. Тут можно пройти добрую сотню метров в прозрачной холодной воде во время прилива, и все равно глубина будет не больше чем по пояс. Все это было совсем не похоже на то, к чему я привык еще ребенком, когда мы ездили на пляж Нантаскет-Бич близ города Халл в штате Массачусетс – неизменным фоном там служили Парагон-парк и галереи игральных автоматов по двадцать пять центов за сеанс. Был и пляж Уэссагассет в моем родном городке Уэймут – тот почти всегда был закрыт из-за предельного загрязнения канализационными стоками.
