Он заглянул в кухню уже полностью одетый, в джинсах и куртке.
— Я обещал сегодня приехать. Думал, что ты составишь мне компанию.
Хлопнула входная дверь, и Катя из окна кухни увидела, как он идет через двор — высокий черноволосый парень, которого она любит и который спас ей жизнь. Который, как ей кажется, тоже ее любит. Почему она не согласилась поехать с ним? Испугалась косых взглядов матери Тима? Кажется, его отцу она как раз нравится… И вообще, Катю Скрипковскую, старлея убойного отдела, не так-то легко напугать. Но тогда почему она отказалась? Катя и сама не знала. По стеклу текли уже целые потоки, и пейзаж за окном размылся, выглядел акварельным. Она прижалась к стеклу лицом, и влага потекла еще и с этой стороны окна, только здесь она была соленой. Дождь швырнул в стекло целую россыпь крупных капель, а порыв ветра принес на подоконник белую кисть. Во дворе цвела старая черемуха — редкое для города дерево. Катя вспомнила, что, когда цветет черемуха, всегда бывает холодно и идет дождь. Черемуховые холода — вот как это называется. И у нее с Тимом сейчас черемуховые холода. Это надо пережить, вот и все. Она взяла оставшееся от завтрака яйцо, достала из холодильника пакет с запиской «Не забыть!» и положила его туда. В компанию к двум котлетам, половинке батона и банке сгущенного молока. Завтра утром, перед уходом на работу, она положит эту передачу на пожарный кран во дворе.
Из дневника убийцы
Однажды мы с одной девочкой из нашего двора пошли посмотреть на тюрьму. Было самое начало летних каникул, и я томилась бездельем. Тюрьма находилась совсем недалеко — нужно было подняться всего на одну остановку вверх по крутой Холодной Горе — и вот она, тюрьма. Трамвай проехал немного дальше, и мы не спеша, как будто специально оттягивая долгожданное удовольствие, перешли на другую сторону и стали спускаться по тротуару, пока не увидели массивное, похожее на сундук здание из беленного известкой шершавого кирпича. Это место не напоминало ничего виденного мною ранее, — и от него исходила, как мне показалось, какая-то скрытая угроза. Забор был высокий, тоже беленый, в безобразных потеках, оставшихся после недавней зимы. Поверх забора шла колючая проволока — во много рядов. Посередине находились запертые железные ворота, а сбоку к забору лепилась небольшая, выкрашенная в зеленый цвет калитка — с глазком и звонком. На наших глазах к калитке подошли какие-то люди и позвонили. Я была уверена, что калитка так же накрепко заперта, как и ворота, и внутрь никого не пускают. Однако дверь приоткрылась, и люди вошли. Впрочем, это были мужчины в милицейской форме — только их, наверное, и допускают туда…
— Дядя Сеня, ваш сосед, сидел в тюрьме, — драматическим шепотом сообщила мне девчонка, по всей видимости надеясь меня напугать.
Я ответила ей спокойно, но тоже почему-то шепотом:
— Я знаю.
Она испуганно на меня покосилась.
— Кто в тюрьму попадет, тот обратно уже не выходит!
— Но дядя Сеня вышел же, — резонно заметила я.
— Он сбежал. Прорыл подкоп. Знаешь, как граф Монте-Кристо.
Мне стало смешно. Дядя Сеня — и граф Монте-Кристо! Но моя собеседница косила на тюрьму испуганным глазом.
— Ой, мне почему-то страшно… Пошли скорей назад…
Но я уже освоилась, и мне совершенно не было боязно. Да, здание было большое, подавляющее своей сундукообразностью, угрюмое, вокруг него не росло никаких деревьев, а колючая проволока оплетала его, как паутина. Однако мне скорее было любопытно, чем страшно, и очень хотелось заглянуть внутрь двора, посмотреть на все это вблизи, увидеть, какие замки висят на воротах. Наверное, огромные… Может быть, попробовать незаметно прошмыгнуть в калитку, когда она снова откроется? Как бы в подтверждение моим мыслям дверь отворилась, и оттуда вышли несколько человек в форме — они смеялись и громко переговаривались. Их голоса звучали уверенно.
— Я думала, оттуда никого не выпускают, — выдохнула мне в ухо моя глупенькая товарка и потянула меня, уже сделавшую было шаг к калитке, обратно, к тротуару, по которому неторопливо шли редкие прохожие. Никто из них не смотрел на тюрьму. «Должно быть, эти люди ходят здесь каждый день», — подумала я.
Прогрохотали мимо трамваи: вниз, к вокзалу, и вверх, к Холодной Горе. Потом, натужно ревя, проехал большой грузовик. Моя же впечатлительная подружка все настойчивее тянула меня за руку, пока мы не пробежали метров сто и не остановились, запыхавшись. Тюрьма осталась далеко позади. На крутом склоне, идущем от тротуара вверх, желтели в траве редкие цветочки.
— Ой, гусиный лучок! — восхитилась моя подружка. — Давай нарвем!
Она мгновенно забыла о тюрьме и стала ползать по склону, собирая в кулак тощие желтые цветочки, резко пахнущие не то луком, не то чесноком. Не знаю зачем, но я ей старательно помогала и тоже набрала изрядный пук этого добра.
— А давай теперь на вокзал пойдем, на мост, — предложила неугомонная девчонка, которой, видимо, в жизни не хватало сильных впечатлений. — Там поезда идут. Если правильно стать, можно плюнуть и попасть прямо на крышу!
Дома ждал очередной Клементи[28], кроме того, плевание на крышу поезда с моста меня почему-то не прельщало. Я отрицательно помотала головой.
— Ну, тогда пойдем на вокзал, купим пирожок с мясом, — не отставала она. — У тебя деньги есть?
Я снова помотала головой — денег у меня не было.
— Пошли, у меня есть, — настаивала она.
Заданный на лето невыученный Клементи манил меня больше, чем пирожок с мясом, но я почему-то поплелась за ней. Вообще-то, я довольно упряма и несговорчива. Однако иногда я подпадаю под влияние других людей, которые просто оказываются рядом со мной в то время, когда я испытываю какую-то душевную апатию. И тогда я иду, и покупаю ненужные пирожки с мясом, и даже плюю вниз на проходящие поезда.
Я не могла сообразить, что со мной происходит, — весь день, до самого вечера, я прогуляла со своей случайной спутницей, пренебрегши любимой музыкой и таскаясь вялым хвостом за энергичной и настойчивой девицей из одного «интересного места» в другое. Мы съели по пережаренному и переперченному пирожку, а потом торчали на мосту, пока во ртах у нас не пересохло. Затем отправились на Главпочтамт — смотреть, как отправляют посылки во всякие далекие страны и даже в Америку. Главпочтамт произвел на меня особенно грустное впечатление: в здании было холодно, гуляли сквозняки, хлопали огромные двери, ко всем окошкам стояли огромные очереди и пахло пылью и сургучом.
— Мы один раз тут посылку получали. У меня дядя в Америке. Он мне прислал разные хорошие вещи. Только мама просила никому не говорить, — спохватилась подружка.
Я кивнула.
— Они там, внутри, все посылки открывают и вытаскивают оттуда что понравится, — сообщила она. — Поэтому в посылках всегда чего-то не хватает.
Мне живо представилось, как за высокой перегородкой, отделяющий зал со слепыми окошками от того места, где лежат посылки, какие-то люди с треском вскрывают фанерные ящики с лиловыми буквами, и все помещение до самого потолка завалено красивыми вещами, конфетами, книгами…
