Но Кэтрин не ответила. Она сказала, что перезвонит мне.
Десять минут спустя я получила от неё письмо. В нем говорилось: “Эми, все очень, очень плохо. Прости! Мне нужна химиотерапия, а затем, если получится, пересадка костного мозга. Потом снова химия. И очень мало шансов выжить.
Будучи учёным, она, конечно, была права.
Глава 26 Бунт. Часть вторая
Я отвезла Лулу в парикмахерскую на следующий день после того, как она “подстриглась”. В машине мы почти не разговаривали. Я была напряжена, а в моей голове бурлили мысли.
— Что случилось? — спросила парикмахерша.
— Она их отстригла, — объяснила я. Скрывать было нечего. — Можете ли вы как-то улучшить форму стрижки, пока волосы отрастают?
— Боже, да ты над собой поработала, милая, — сказала женщина, с любопытством глядя на Лулу. — Что заставило тебя сделать это?
“О, это был подростковый акт самоуничтожения, направленный в первую очередь на мою мать”, — я подумала, что Лулу скажет именно так. У неё, конечно, хватило бы и словарного запаса, и дерзости, чтобы сделать это. Но вместо этого Лулу кротко ответила: “Я пыталась подстричь их каскадом. Но только все испортила”.
Позже, уже дома, я сказала: "Лулу, ты же знаешь, мамочка тебя любит, и все, что я делаю, я делаю для тебя, для твоего будущего".
Мой собственный голос звучал фальшиво даже для меня, и Лулу, должно быть, тоже так подумала, потому что ответила: “Отлично”, — равнодушно и безо всяких эмоций.
Приближался пятидесятый день рождения Джеда. Я организовала вечеринку-сюрприз, пригласив всех его друзей. Каждого я попросила приготовить забавную историю про Джеда. А за несколько недель до события я сказала, чтобы София и Лулу написали по собственному тосту.
— Но не наспех, — приказала я. — В тосте должен быть смысл и как можно меньше штампов.
София сразу же занялась этим. Как обычно, она не консультировалась со мной и не просила совета ни по единому слову. Лулу же, наоборот, сказала: “Я не хочу произносить тост”.
— Ты должна, — ответила я.
— Никто из моих сверстников не произносит тостов, — заявила Лулу.
— Это потому, что все они из неблагополучных семей, — возразила я.
— Ты знаешь, как безумно это звучит? — спросила Лулу. — Они не из “неблагополучных” семей. Что это вообще значит?
— Лулу, ты такая неблагодарная. Когда я была в твоём возрасте, я все время что-то делала. Я построила дом на дереве для своих сестёр, потому что об этом попросил мой отец. Я внимала каждому его слову, так что умею управляться с бензопилой. Я также построила домик для колибри. Я работала курьером в El Cerrito Journal и должна была тащить на голове огромный двадцатикилограммовый мешок с документами целых пять миль. И посмотри на себя — тебе предоставили все возможности, все привилегии. Тебе не пришлось носить фальшивый Adidas с четырьмя полосками вместо трёх. А ты даже не можешь сделать своему отцу маленькое одолжение.
— Я не хочу произносить тост, — повторила Лулу.
В бой пошла крупная артиллерия. Я грозила Лулу всем, что только могла придумать. Я подкупала её. Пыталась вдохновить. Пыталась застыдить. Предлагала помощь в написании тоста. Я повысила ставки и выдвинула ультиматум, зная, что это ключевая битва.
Во время вечеринки София выступила с минишедевром. В шестнадцать лет — метр семьдесят на каблуках — она была потрясающей девушкой с лукавым остроумием. В своём тосте она прекрасно описала отца, мягко подколов его, но в конечном итоге расхвалив. Позже ко мне подошла моя подруга Алексис: “София просто невероятна”. Я кивнула: “Она произнесла отличный тост”.
— Совершенно верно, но это не совсем то, что я имела в виду, — сказала Алексис. — Не знаю, понимают ли люди Софию на самом деле. Она полностью сама по себе. И все же ей неизменно удаётся заставить вашу семью гордиться ею. А вот Лулу просто очаровательна.
Я вовсе не находила Лулу очаровательной. Во время тоста Софии она стояла рядом с сестрой, приветливо улыбаясь. Но она ничего не написала и отказалась произнести хоть слово.
Я впервые проиграла. До сих пор, со всеми этим потрясениями и войнами в нашем доме, я никогда не проигрывала. Как минимум не в чем-то важном.
Этот акт неповиновения и неуважения разозлил меня. Какое-то время моя злость медленно кипела, но потом я излила весь свой гнев. “Ты опозорила и семью, и себя, — сказала я Лулу. — Ты будешь жить с этой ошибкой до конца своих дней”.
Лулу огрызнулась: “Это все твои понты. Ты вся состоишь из них. У тебя уже есть одна дочь, которая делает все, что ты хочешь. Зачем тебе нужна ещё и я?”
Между нами выросла стена. Мы и раньше всегда бурно ссорились, но неизменно мирились. В конце концов, мы падали в её или мою кровать, обнимались и, хихикая, пародировали свою ссору. Я говорила совершенно немыслимые для родителя вещи вроде: “Я скоро умру” или “Я не верю в то, что ты меня любишь, и это так больно”. Лулу отвечала: “Мамочка, ты такая странная!” — но всегда улыбалась. Теперь же она перестала по вечерам заходить ко мне. Свою злость она срывала не только на мне, но и на Джеде с Софией и проводила все больше времени, запёршись в своей комнате.
Не подумайте, что я не пыталась вернуть Лулу. Когда я не злилась и не ссорилась с ней, я делала все, что только можно. Однажды я сказала: “Эй, Лулу! Давай изменим нашу жизнь и сделаем кое-что необычное и забавное — проведём гаражную распродажу”. Мы сделали это (чистая прибыль составила 241,35 доллара), было весело, но наша жизнь не изменилась. В другой раз я предложила Лулу урок игры на электрической скрипке. Она попробовала, и ей понравилось, но когда я попыталась записаться на второй урок, Лулу сказала, что это глупо и пора прекратить. Вскоре мы снова были опутаны взаимной враждой.
С другой стороны, для людей, которые сидят друг у друга в печёнках, мы с Лулу проводили вместе слишком много времени, хотя я бы не назвала это время продуктивным. Таким было наше обычное расписание на выходные:
Суббота: 1 час езды (в восемь утра) в Норфолк.
3 часа репетиций с оркестром
1 час езды в Нью-Хейвен
Домашняя работа
1-2 часа занятий скрипкой
1 час весёлого семейного времяпрепровождения (по желанию)
Воскресенье: 1-2 часа занятий скрипкой
1 часа езды в Нью-Йорк
1 час занятий с мисс Танака
2 часа езды в Нью-Хейвен
Домашняя работа
Вспоминая об этом, я понимаю — то были довольно несчастливые времена. Но другая сторона медали делала это время стоящим трудностей. Дело в том, что Лулу ненавидела скрипку, за исключением тех случаев, когда любила её. Однажды она сказала мне: “Когда я играю Баха, я словно путешествую во времени, будто оказываюсь в восемнадцатом веке”. Она добавила, что ей нравится, как музыка передаёт дух эпохи.
