Интересно, носят ли они брюки под рясами?
Может, и носят, такие же дурацкие брючки, как и остальные ребята. И такой же страх в сердце, и те же имена в голове: Кир, Камбиз, Ликург, Солон…
Я помню, что у нас в пятом классе гимназии лекции по истории Востока и Греции были почему-то днем, в дополнительные часы. Прекрасно помню учебник с зеленой обложкой: Луиджи Ринальди, «История Востока и Греции».
Профессор Эмильяни из Назаретского колледжа все рассказывал что-то, называл какие-то имена, даты, но мы его не слушали… Кир, Камбиз, Ликург, Солон… Было слишком жарко. Мы просыпались только со звонком.
Так, что-то там держит под мышкой этот парень? Не может быть… Все та же книга?
Значит, ничего не изменилось, значит, все осталось таким же, как пятнадцать лет назад… А по «Морфологии латинского языка» Дзенони вы тоже еще занимаетесь? По Дзенони, как мы говорили когда-то и как вы, конечно же, говорите сейчас. По замусоленному и потрепанному Дзенони, заученному чуть ли не наизусть, давно лишившемуся обложки, с разошедшимся переплетом и выпадающими страницами, которые потом полчаса собираешь? И вы тоже, небось, разукрашиваете Дзенони неприличными картинками, а? Вы тоже за день до экзамена расчеркиваете его весь чернильным карандашом?
Да, всё как пятнадцать лет назад.
Мы были точно такими же, как вы сейчас: так же входили на цыпочках в аудиторию, где проходил экзамен, так же набивались за первые парты, чтобы послушать, о чем спрашивает профессор, и если знали ответ на какой-нибудь вопрос, то ужасно расстраивались.
«Ну вот, — думали мы, — больше он, значит, этого не спросит».
А те вопросы, ответов на которые мы не знали, приводили нас в ужас.
— Когда родился Саллюстий? Когда он родился? Господи, когда же он родился?
И все начинают лихорадочно шарить глазами по учебнику античной литературы, листая страницы дрожащими руками…
— Родился в 86 году до нашей эры, в сабинянском городе Амитерне…
Так, хорошо, это нашли, но тут же в голову лезут сомнения: а в каком году родился Цезарь? В каком году Гораций совершил путешествие в Бриндизи? Сколько комедий написал Плавт? А самые главные какие?
И кажется, что не помнишь вообще ничего, и лоб покрывается мелкими капельками холодного пота, и хочешь выйти из аудитории и сбежать куда-нибудь — все равно все бесполезно, я ни-че-го-шеньки не помню…
А в голове тем временем вертятся даты, имена, географические названия, названия книг и комедий: 37 год до нашей эры, сорок комедий согласно Варрону и двадцать одна согласно Элию Стилону, «Амфитрион», «Ослы», «Вакхиды», «Привидения», «Клад», «Два Менехма», в прямоугольном треугольнике квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, явнобрачные растения — это растения, имеющие цветки, пестики и тычинки, чашечку и венчик, «легкий корабль по Эгейскому морю с парусом алым стремится за богом»[4]…
Да что ж такое… Почему среди комедий Плавта спряталась теорема Пифагора, а из той вообще растут цветы, а потом исчезают, и на их месте появляется «Эллинская весна»[5]?
Это все страх перед экзаменом проделывает такие шуточки, это он мешает в одну кучу даты рождения, смерти, корабли с цветами, европейские столицы с теоремой Пифагора и перетряхивает их хорошенько, как бочонки для лото… Но слава богу, в нужный момент все встает на свои места, и уже не страшно вместо теоремы Пифагора прочитать стихи Кардуччи. За дверью, во внутреннем дворике, мамы и папы ждут с нетерпением, смотрят на часы на стене и каждый раз, когда открывается дверь, надеются увидеть своего сыночка.
Отцы ходят из стороны в сторону.
Мамы разговаривают друг с другом.
— Мой так много занимался, но все равно очень нервничает, у него даже глаз дергается…
— А мой болел целый месяц, пришлось платить репетитору…
— А моему год за два засчитали, — говорит с торжествующим видом одна из мамаш, самая маленькая из всех.
Как год за два? Все смотрят на нее с завистью.
— Ну так, год за два. У него самый высокий средний балл, так что из четвертого класса гимназии его сразу переводят в первый лицея. Он у меня только и делает, что учится. Я его все время уговариваю оторваться хоть на минуту от книжек и пойти погулять с братьями.
Уникум просто. Покажите нам его.
В этот момент как раз открывается дверь и из нее появляется уникум.
Такой же маленький, как его мама, в пятнадцать лет ему не дашь больше двенадцати. На носу очки, волосы острижены так коротко, что издалека он кажется лысым. Омерзительный мальчишка. Такой мелкий, а того и гляди лопнет от гордости, как и его мамаша. Если бы у нее был хвост, как у павлина, она бы распушила его веером и удалилась бы, держа за руку своего сыночка и кулдыкая.
Из-за двери выходит семинарист. Он все успешно сдал, но рядом с ним нет мамы, которой он мог бы сообщить благую весть. Мамы семинаристов далеко, к ним нужно ехать сначала на поезде, а потом еще и на дилижансе.
Так что он скромно садится в уголок и спокойно листает учебники, которые пятнадцать минут назад не мог листать — так сильно у него дрожали руки. Он ждет своих друзей.
Аудитория потихоньку пустеет. Остались последние три студента, уже последние два… Профессора спешат, то и дело поглядывая на часы. Остался только один дрожащий и потеющий бедолага. Тоже из семинаристов. Сердце под сутаной бьется громко-громко.
Везет тебе, везет вам, мальчишки! Вы еще можете бояться таких вещей, таких мелочей, как, например, перепутать и сказать, что бабочка — насекомое из отряда сетчатокрылых, а не чешуйчатокрылых, что у сердца три, а не два предсердия или что цветок персикового дерева белый с шестью лепестками, а не розовый с пятью.
Такие маловажные мелочи, как бабочка или цветок, из-за которых мы уже не волнуемся, к сожалению. Нас не беспокоят и списки с результатами экзаменов.
Переведен, не переведен, направлен на пересдачу — какая нам разница? И кто такой Ринальдо Абатекола, нам совсем неважно. Мы читаем эти имена совершенно невозмутимо, и если у нас и бьется сердце, то лишь из-за того, что мы только что поднимались по ступенькам.
В аудитории никого не осталось.
Будущие священники возвращаются в колледж, все вместе. Им хотелось бы кричать от радости:
«Меня перевели! Меня перевели!» — но вместо этого они тихо, на цыпочках, возвращаются в свои комнаты и думают о своих матерях, которые далеко, там, куда нужно добираться на поезде, а потом на дилижансе.
А я?
А я вернусь сюда через несколько лет: снова бегом поднимусь по лестнице, дрожа, подойду к спискам допущенных к учебе в гимназии и буду водить пальцем по именам, другой рукой обнимая за плечо своего сына.
