Пако устроился в кресле перед камином. Казалось, что он внезапно устал от человеческого общества и мечтал о своем монашеском уединении, нарушаемом только походами в казино. Сидя напротив Пако, Умберто глядел на него с той беззастенчивостью, с какой смотрят на уходящего человека, уже не думающего о нас, хотя мы все еще его видим. Антон отрешенно смотрел на огонь и постукивал пальцами по обеим ручкам кресла. Только Исабель Тогорес стояла лицом к окну и наблюдала за дождем: казалось, будто мир, находящийся над нами, раскололся и через эту щель вниз падали его частички. Конечно же, Исабель, как и я, не удивилась бы, увидев, как с неба падают песок и ветви, маленькие кусочки штукатурки и крошечные животные. В саду дул такой порывистый ветер, как будто он прилетел с моря или из пустынной долины. Чувствовалось, что за окном царит резкий, пронизывающий холод.
– Я не знаю, как продолжать рассказ, – сказал Умберто. Его голос прозвучал удивительно тихо, почти умиротворенно. – Ты меня слышишь, Пако? Я не знаю, как его продолжать. Я не знаю, с какой стати я должен это делать и почему ты меня об этом попросил. Вернее, я не хочу этого знать. Я отказываюсь от этой работы. Я буду издателем.
– Я уже сказал тебе вчера, что думаю об этом.
– Ну да. Что я сукин сын. Ты начинаешь беспокоить меня, Пако. Я говорю серьезно. Ты живешь так далеко, что уже не можешь или даже не стараешься скрывать свои интриги. Ты как потерпевший крушение спутник. У меня ведь тоже есть друзья, которые держат меня в курсе. Что ты себе воображал? Я знаю, что все уже решено. Ты предложил меня на этот пост. И я знаю, почему ты это сделал. Мной ты можешь манипулировать – не так ли? Я снова буду пешкой в твоих руках, угодно мне это или нет – пока не сдохну. Но тебе не удастся свалить все на меня. Ты виноват столько же, сколько и я, и можешь потерять наравне со мной.
Пако молча на него посмотрел. Казалось, что он уже очень устал и едва выносил своих гостей. Умберто тоже был измотан, но его усталость была смертельной, неизлечимой. Оба пили арманьяк. Я поставил было на стол перед камином кофейный сервиз и легкую закуску, но они попросили меня подать спиртное. Антон Аррьяга уже держал в руке стакан виски. Исабель налила себе рюмку виноградной водки. Они оба слушали молча.
– Мы были в номере 214 отеля «Монако», – сказал Пако, резко меняя тему разговора и возвращаясь к той, которая его интересовала – единственной, способной облегчить его усталость. – Женщина, очень красивая, но лежащая на кровати в жалком состоянии, смотрит на вошедшего журналиста и говорит ему: «Пора».
Он повернулся к Умберто, будто приказывая ему, как военачальник, готовый пресечь бесчинство солдат. Я никогда еще не видел Пако таким холодным, таким отвратительно властным. Умберто удрученно опустил голову. Потом он медленно поднял ее и враждебно посмотрел на Пако с давнишней непреодолимой злобой.
– Я сказал тебе, что не знаю, как продолжать. Я не знаю, и мне наплевать на это. Я сыт по горло, Пако. Я больше не могу этого выносить.
– Женщина не знает его, это очевидно, – настойчиво продолжал издатель. – Поэтому следует предположить, что журналист – человек, которому она позвонила по ошибке. Или по крайней мере так думаем мы. Но для чего он ей нужен? Вот для чего. Увидев его, женщина с трудом переворачивается на бок и открывает ящик ночного столика. Она достает пачку банкнот и пистолет. Слегка приподнявшись, она бросает их в ноги кровати. «Поторопись, – говорит она ему, – воспользуйся моментом, пока он в душе». И действительно, слышно, как шумит вода в ванной. Журналист смотрит на пачку банкнот. Это огромная сумма денег. Он берет их дрожащей рукой. Берет также и пистолет. По-видимому, в городе есть наемный убийца, чей номер телефона очень похож на его. Все это безумие. Он никогда никого не убивал. Однако он делает несколько шагов по направлению к ванной. Но в этот момент женщина просит, чтобы он убедился, что мужчина будет действительно мертв. Она просит его таким тоном, каким просила бы официанта, чтобы бутылка шампанского была хорошо охлаждена. Журналист останавливается. Он понимает, что не сможет сделать это. Но денег очень много – слишком много, чтобы их упустить. Ему приходит в голову другая мысль. Журналист кладет деньги в карман пиджака. Разворачивается и направляется к двери. Наводит на женщину пистолет. «Вам лучше молчать, – запугивает он ее, – если не хотите, чтобы он обо всем узнал». Он открывает дверь и высовывает голову. В коридоре никого нет. Женщина, не поднимаясь с кровати, говорит ему, что он жалкий идиот, полное ничтожество. Она говорит ему это очень спокойно, разглядывая ногти. Журналист выходит из комнаты и спускается по лестнице, чтобы не ждать лифта. Наконец он оказывается в вестибюле и идет по нему, ощупывая рукой пачку банкнот в кармане. Он не может поверить, что ему так повезло. Вот он Уже у самой двери, но тут его останавливает человек, ставит к стене и обыскивает. Это гостиничный детектив. Он отбирает у журналиста пистолет и ведет к лифтам. Только что было совершено ограбление в одной из комнат. Кто-то позвонил, прося о помощи, и дал его описание. Журналист объясняет, что никого не грабил, а всего-навсего столкнулся с сумасшедшей, хотевшей убить своего мужа. Они приходят в номер 214. Постель разворочена, женщина дрожит и всхлипывает, съежившись в углу. Она кричит от ужаса, вновь увидев его. Слышен шум воды в душе. Детектив открывает дверь в ванную и находит там человека с простреленной головой. Он ругается, встревоженно оборачивается к журналисту и приковывает его наручниками к батарее. После этого он снимает трубку телефона и звонит в полицию.
– Это довольно глупая идея, – сказала Исабель от окна. – Заметно, что все происходит только для того, чтобы объяснить телефонный звонок. Так не пишут рассказы. Романы можно создавать наугад, нанизывая одно на другое, – но только не рассказы. Кортасар говорил, что рассказ – это литературная машина, создающая интерес. Мне нравится это определение. Очевидно, что такие машины не строятся из лоскутков.
Дождь полил с еще большей силой. Ветер припечатывал капли к стеклу. Свет несколько раз ослабевал и снова вспыхивал, медленно мерцая. В любой момент электроэнергия могла отключиться. Я проверил подсвечники, а затем решил придумать работу, которая позволила бы мне продолжать слушать разговор. Сев за стол в столовой, я принялся очищать от грязи трости.
– Все также могло быть спланировано заранее, – вмешался Антон. – Рассказы всегда играют с прошлым, с тем, что произошло раньше момента, с которого начинается повествование. Орасио Кирога предлагал прием – начинать рассказы с интригующего вступления. Например, следующим образом: «Так как Элена не собиралась соглашаться, он, смерив ее холодным взглядом, взял свою шляпу. Она в ответ на это только пожала плечами». Подобные вступления всегда мне очень нравились. Всего в трех строчках оно уже пробудило наш интерес. Мы хотим узнать, кто такие Элена и этот тип, что он у нее просил и почему Элена оказалась такой равнодушной. С рассказом Умберто можно было сделать нечто подобное. Женщина и журналист в равной степени жертвы того, что произошло до телефонного звонка, того, о чем они не знают.
– Черт возьми, почему вы никак не оставите эту историю? – раздраженно спросил Умберто. Он выпил много арманьяка. Это было странно для такого рассудочного человека, как он.
