Пленка кончилась.
В назначенное Полковником время в дверь постучали. Арансибия, Псих, входит боком, носок его армейских ботинок массивно выпирает. Фескет, вероятно, провел бурную ночку. Лицо у него сильно помято. У Галарсы, кларнетиста, когда он идет от двери, слышно урчание в животе. Никто не садится. Полковник скручивает лист кальки с трезубцем и показывает карту, на которой отмечены три красные точки.
Ему приятно ошеломить офицеров своими открытиями, накопившимися со вчерашнего утра. Он им говорит о матери, о докторе Ара. Объясняет, что тел не одно, а четыре и что это их умножение благоприятно для планов Службы: чем больше будет направлений, по которым пойдут враги, тем легче будет их запутать.
— Как, так? — спрашивает Арансибия. — Мы еще не начали, и уже появились враги?
— Да, есть кое-кто, — сухо говорит Полковник. Он не хочет их будоражить известием, что в его собственный дом, по его личному телефону просачиваются угрозы.
Затем он перечисляет основные задачи плана. Требуются четыре одинаковых скромных гроба, их раздобудет Галарса. Тела надо похоронить между часом и тремя следующей ночи: Арансибия поедет на кладбище Чакарита, Галарса — на кладбище Флорес, Фескет к церкви на Оливос. Каждый из них должен заранее позаботиться, чтобы на месте погребения не было посторонних. Чем надежней будет соблюдена тайна транспортировки, тем трудней будет врагам угадать места погребений.
— На какую подмогу мы можем рассчитывать, мой полковник? — интересуется Галарса.
— Только на нас четверых. Воцаряется долгое молчание.
— Только на нас четверых, — повторяет Арансибия. — Маловато для такой важной тайны.
— В этой стране я единственный теоретик секретности, — продолжает Полковник. — Единственный эксперт. Я ночи не спал, обдумывая все это: фильтрацию, контршпионаж, тайные акции, парирование удара, закон вероятности, случай. Я тщательно просчитал каждый шаг в этой операции. Я сократил риск до двух-трех процентов. Самый уязвимый элемент — это группа поддержки. Каждому из нас требуются четыре солдата и грузовая машина. У вас, кроме того, есть у каждого сержант-помощник. В полночь нас ждут в Главном штабе. Солдаты будут взяты из разных полков и батальонов. Они друг друга не знают. Грузовики-фургоны закрытые, без окошек, есть только отдушины для вентиляции. Никто не должен знать, откуда и куда едет. В четверть первого ночи мы собираемся в гараже ВКТ. Место ничем не примечательнее. Что могут подумать солдаты, мне не важно. Мне важно только то, что они смогут сказать.
— Блестяще, — говорит Галарса. — Если солдаты не встретятся снова, им никогда не удастся восстановить эту историю. А возможность того, что они снова встретятся, исключена.
— Один шанс на сто пятьдесят тысяч, — уточняет Полковник. — Это призывники из провинций. Послезавтра они будут уволены из армии.
— План безупречный, — настаивает Галарса, кларнетист, борясь с очередным приступом урчания в животе. — Меня беспокоит только одна деталь, мой полковник. При такой сугубой секретности вести машину не должны ни солдаты, ни сержанты.
— Правильно, Галарса. Мы будем вести сами. Фескет вздыхает и делает томный жест рукой.
— Я очень плохо вожу, мой полковник. И могу ошибиться. Сами понимаете, ответственность, темнота. Я не уверен в себе.
— Вы должны это сделать, Фескет, — резко приказывает Полковник. — Нас четверо. Больше никого брать нельзя.
— Меня знаете, что интересует? — говорит Галарса. — Эта женщина, ее тело. Мумия это или что? Уже три года как она умерла. Зачем она нам? Мы могли бы ее сбросить с самолета на середину реки. Могли бы сунуть в мешок с известью и положить в общую могилу. Никто о ней не спрашивает. А если кто спросит, мы можем не отвечать.
— Это приказ сверху, — говорит Полковник. — Президент желает, чтобы ее похоронили по-христиански.
— Эту Кобылу? — восклицает Галарса. — Она всем нам испортила жизнь.
— Погубила нас, — говорит Полковник. — А некоторые думают, что она их спасла. Надо, чтобы нас не могли ни в чем упрекнуть.
— Возможно, уже поздно, — говорит Арансибия, Псих. — Два года тому назад еще можно было. Если бы мы убили бальзамировщика, тело само по себе сгнило бы. Теперь это тело стало слишком большим, стало больше, чем вся страна. Слишком много в нем всякого. Каждый из нас что-то в него вложил: проклятие, ненависть, желание его убить еще раз. И, как верно говорит Полковник, есть люди, которые в него вложили свою скорбь. Теперь это тело вроде меченой карты. Президент прав. Думаю, лучше всего его похоронить. Под другим именем, в другом месте, пока оно не исчезнет.
— Пока оно не исчезнет, — повторяет Полковник. Непрерывно куря, он склоняется над картой Буэнос-Айреса. Указывает на одну из красных точек на крайнем севере, почти у самой реки. — Фескет, — говорит он, — что здесь находится?
Младший лейтенант изучает участок. Он там обнаруживает железнодорожную станцию, пересечение двух путей, гавань для яхт.
— Река, — догадывается он.
Полковник смотрит на него, не говоря ни слова.
— Это не река, Фескет, — замечает Галарса. — Это твой пункт назначения.
— Ах да, церковь на улице Оливос, — говорит лейтенант.
— Зеленый квадрат — это площадь, — говорит Полковник, словно объясняет ребенку. — Здесь, на углу, у церкви садик с решетчатой оградой, посыпанный гравием, десять метров в ширину, метров шесть в глубину. Там растут молочай, бегонии, толстянковые. Положите там, у церковной стены, что-нибудь вроде могильного камня. Окружите его горшками с какими-нибудь цветами. Заставьте солдат вырыть глубокую яму. Прикройте ее, чтобы, с улицы! Никто не заметил.
— Это церковная земля, — напоминает Фескет. — Что мне делать, если священник запретит мне работать?
Полковник хватается за голову:
— И такую проблему вы не можете решить, Фескет? Не можете? Вы должны это сделать. Но это будет нелегко.
— Будьте спокойны, мой полковник. Я не оплошаю.
— Если оплошаете, прощайтесь с армией. Вы все должны зарубить себе на носу, что неудача в этом задании недопустима. Пусть никто не приходит потом ко мне сказать, что вот, мол, возникло непредвиденное препятствие. Вы уже теперь должны предусмотреть все случайности.
— Я пойду в церковь и попрошу разрешения, — лепечет Фескет.
— Просите его у архиепископа! — говорит Полковник. Он потягивается, откидывает назад голову и прикрывает глаза. — Еще только один момент. Сверим часы и повторим пароль.
Робкий стук в дверь прерывает его наставления. Это сержант Пикард. Он растрепан, одна из прядей, прикрывающих плешь, вырвалась из фиксатуарного узилища и драматически свесилась до подбородка.
— Срочное письмо полковнику Моори Кёнигу, — выпаливает он. — Конверт принесли из управления президента республики. Приказано немедленно вручить вам лично.
