Тут помощник подвел к Ивану Степановичу господина Папикова. Это был неряшливый толстенький мужичок небольшого роста в сером неприметном костюмчике. Его потрепанный, в пятнах, галстук был короток, узел перекосился и болтался между второй и третьей пуговицами рубахи. Каблуки были скошены с внешней стороны. Больше похожий на мелкого провинциального служащего, чем на влиятельного столичного чиновника, он пригнулся, выражая особое почтение, протянул господину Гусятникову полноватую ручку и, услужливо улыбнувшись, представился: «Государственный советник третьего ранга Николай Николаевич Папиков. По вашему требованию. Пунктуально, с полным желанием угодить».
— Садитесь, любезный Николай Николаевич. Рад знакомству. Никакого требования не было и не могло быть. Таких замечательных людей, как вы, не вызывают на встречу, а сердечно приглашают. Я бы даже сказал, упрашивают прийти! Мечтал пообщаться с вами по одному весьма деликатному делу. Но прежде всего хочу спросить: чем вас угостить?
— Ой-ой, не буду вас утруждать. Хочу лишь послужить вам. Слушаю и прошу сообщить: чем могу быть вам полезен? — услужливо заморгал чиновник невыразительными глазками. — Я много слышал о вашей широкой натуре. Всем известна ваша доброта и высокие гонорары, которыми вы одариваете ваших… как сказать-то? Ваших… партнеров по совместной работе.
«Прохиндей! — мелькнуло в голове у господина Гусятникова. — Умеет одной фразой поднять цены на услуги Научились они в высших сферах бюрократии коммерческим приемам. Neng gou, shangren! (Сноска: Китайский — Способный коммерсант).
— История небольшая, но хлопотная, а потому немалых денег стоит, — начал Иван Степанович. — У моей приятельницы есть нерадивый родственник, да еще и единственный. Он находится в одном из ваших исправительных учреждений. И срок отчуждения у него немалый: зверское убийство. Какие варианты существуют для его освобождения? У этой милейшей дамы сегодня именины. Чтобы добиться ее благосклонности, хочу пообещать ей, что малый в ближайшие дни окажется на свободе. Пока никакие подробности его криминального дела мне неизвестны. Но если получу от вас необходимый совет, заверение, что мы, договорившись, сможем его освободить, то через пару дней готов вам обо всем этом деле доложить. Вопрос стоит так: идти мне сегодня к ней на именины или искать другую приятельницу, не обремененную щекотливыми хлопотами? А она ну очень хороша… Да и мог ли я обратить внимание на что-то заурядное? Правда, любовь нынче покупается за наличные, говорят, даже быстрее и основательней, и отдаются с большим, чем при бескорыстном чувстве, пламенем, но меня интересует некая игра. Хотя, по сути, тот же пошлый вариант, спрятанный в театральные декорации.
— Понимаю, ой как понимаю вас. Ради женщины сам на что угодно готов пойти, на самые невероятные затраты и хлопоты без стыда согласился бы. Вы правы, Иван Степаныч, тут деньги немеренные нужны. Шутка ли, выхлопотать освобождение заключенному по статье «убийство», тем более зверское. Похлопотать-то можно, и с успехом можно, но шестизначная цифра в долларах потребуется. Очень тяжелое, даже тяжеленное дельце предлагаете, хотя, зная ваше благородство и замечательные возможности, могу твердо заявить, что вопрос решаемый. Только интерес необходимо четко обозначить. Утвердить, как говорится, ставку. Нынче, правда, предварительные договоренности редко работают. Дело это не одного дня, а цены на услуги растут быстрее, чем инфляционный показатель. Ведь сами стремились жить в рыночных отношениях.
— Сколько придется выложить, можно знать наперед?
— Без знакомства с делом трудно сказать. В любом случае не меньше тройки-четверки с пятью нулями на зеленом фоне. Да, такие вот цифры. Москва у нас особенная: никаких цифр не боится. Даже самых, казалось, сумасшедших. Впрочем, позвольте поинтересоваться: не раздумали ли? Не много ли придется заплатить за любовные радости?
— Любовь стоит денег. И это правильно. Так было и так будет. Но хочется уточним-ка: этот вопрос решается вами под ключ? Больше никого не надо беспокоить?
— Нужно, нужно, Иван Степанович, очень нужно. Нам крыша в Генеральной прокуратуре нужна. Чтобы от злости и зависти не обжаловали, не опротестовали бы освобождение вашего протеже. Они же все понимают. Люди умные…
— Вы что ж, конкурируете?
— Нет-нет, взаимодополняем. Их ведь тоже проверяют. С этим надо считаться, а то вся система развалится. А она недурно пока она работает… Это нас утешает.
Иван Степанович несколько удивился, что все так быстро решилось. И даже огорчился, что говорить больше вроде не о чем, а время еще оставалось. Ему в голову пришла совершенно неожиданная мысль. И чем дальше, тем привлекательней она становилась, тем сильнее очаровывала. В какой-то момент он даже усмехнулся, закатил от удовольствия глаза. А придумал он, действительно, интересный сюжет. На примере повести Пушкина «Дубровский» удостовериться, насколько изменилась за двести почти лет ментальность российских судебных чиновников. И изменилась ли вообще! Ведь за это время прошло десять поколений. Феодализм сменился российским капитализмом, потом настал якобы социализм, а за ним опять капитализм. Но человек-то как? Что же изменилось в нем? Как поведет себя российское правосудие? А обдумывал он следующую интригу. Несколько месяцев назад он приобрел для офиса одной из своих фирм небольшое здание — около четырех тысяч квадратных метров напротив гостиницы «Космос» по Проспекту мира. Заплатил за него около пяти миллионов долларов и намеревался произвести ремонт. «Давай попробую через этого замечательного чинушу отобрать его у самого себя. Ха-ха-ха! Ведь никто не знает, что дом мне самому принадлежит. В регистрационной палате в графе „Владелец“ записано лишь название фирмы. А учредитель этой фирмы владелицы здания другая моя фирма. Там такая карусель, что просто так не разберешься. Так что пусть начинает. Старается, а для защиты этого здания я и пальцем не пошевельну. Как, впрочем, сам Дубровский у Пушкина! Удастся ли отнять дом у собственника в 2007 году в Москве? В столице России, в десяти километрах от Кремля? Кирилл Троекуров в 1835 году ведь добился своего. Собственность Дубровского отошла к нему. Поместье, дом, крепостные, живность. Что нынче? Неужели не добьюсь? Но чтобы я да не отнял у любого, даже у самого себя? Не насмеялся бы? Даже над самим собой? Такому со мной в России не бывать. В общении с Папиковым для пущего комизма буду пользоваться лексикой Троекурова. В памяти она еще сохранилась…» Теперь он больше уже ни о чем другом думать не мог и торопился выложить свой план.
— Есть еще одно, но более конкретное дело. — У меня сосед, предприниматель средней руки, грубиян — у Пушкина то же словечко значилось, — невиданный. Хочу взять у него собственность, то бишь отнять. Дом и сорок соток земли в Северо-Восточном округе. Это на горке по проспекту Мира, дом 128, строение 2. Перед церковью Тихвинской иконы Божьей матери. Известное место. Что вы про это дело думаете? Возьметесь?» (И Троекуров со своим чиновником на «ты» общался, но тот местный был, а у меня федеральный бюрократ, с большими связями и полномочиями, — подумалось господину Гусятникову. — Так что лучше все же на «вы»).
— Есть ли какие-нибудь документы, чтобы оспорить недвижимость? — Папиков пристально всмотрелся в собеседника.
