Книга Джентльмены - Клас Эстергрен

Генри отнюдь не обладал техническим талантом, сравнимым с дарованием Вернера, но движущиеся механизмы вызывали у него исследовательский интерес. Что до Вернера и Лео, они могли днями и неделями строить модели домов, самолетов и автомобилей, очень похожие на настоящие: именно это взрослое терпеливое упорство объединяло их и отличало от неусидчивой, беспокойной и драчливой ребятни в округе. Готовые модели Вернер и Лео ставили на полки, чтобы время от времени бросать довольные взгляды на свои творения.

Но у Генри на такое терпения не хватало. Его модели были неопрятны и неубедительны. Самолет обязательно нужно было испробовать: бросить в окно и с удивлением обнаружить его затем разбитым вдребезги на тротуаре. Автомобили непременно проходили испытания на мостовой, под колесами настоящих машин, и в результате у Генри не осталось ни единой модели, изготовленной собственными руками. Однако большой беды в этом не было: модели Генри не стоили того, чтобы их хранить. Он был уверен, что краска прекрасно скрывает все неровные скрепления, шероховатости и прочие ошибки, которые он допустил в спешке и гонке, в очередной раз отпилив слишком много или слишком мало. Но краска и лак, вместо того чтобы скрывать недостатки, лишь подчеркивали их, делая работу еще более уродливой.

Генри нередко мухлевал, и, насколько я понимаю, с годами становился в этом смысле лишь хуже. Но если его заставали врасплох — будь то учитель труда или игрок в покер, — он всегда умудрялся выйти сухим из воды: заговаривал зубы и заморочивал голову кому угодно. В этом заключался его талант. Возможно, Ковчег — большое судно, которое он строил вместе с дедом на Стормён, — стал единственным исключением. Но и этот труд не был доведен до конца.

Пожалуй, Вернер, единственный из всех, был абсолютно глух к отговоркам и объяснениям Генри. Вернер видел приятеля насквозь. Поэтому он так и не простил Генри, который разобрал прекрасную паровую машину для совершенно ненужной чистки, после которой машина навсегда перестала работать. Вернер был вне себя, он проклинал Генри, но тот и ухом не вел. Он по-прежнему хватал все, что движется, — и это были не только механизмы. Собрав школьный дикси-бэнд, Генри быстро смекнул, что юные поклонницы музыки двигаются куда красивее, чем какие-то паровые машинки для детишек.

Генри вернулся домой к ужину. Лео вышел из комнаты, где сидел над учебниками, или перебирал коллекцию марок, или рассматривал гербарий, — и даже не поздоровался. Его голова была занята более важными мыслями. Грета пристально посмотрела на Генри, который уселся за кухонный стол, и тот без слов понял, что она хочет услышать, но промолчал. Грета хотела знать, где Генри пропадает, когда не приходит домой ночевать. Вчера он вернулся перед самым матчем Инго — Флойд, и этот поединок явно стал единственной причиной, которая привела его домой. Грете хватило бы пары слов о том, что Генри не ввязывается в опасные ночные делишки. Ночью в городе случалось столько ужасного: Грета читала о спильтской банде, которая орудовала на Эстермальме, избивала прохожих, грабила и воровала, нюхала кокаин и занималась черт-те чем. В парке Бьёрнс Трэдгорд промышляла другая банда, в метро — третья; весь город, казалось, кишел гангстерами. Полиция ничего не могла сделать для поддержания порядка. Дошло до того, что рокеры стали устраивать вечеринки в церкви на Лильехольмен.

Грете хватило бы голословных заверений в том, что Генри не совершает ничего предосудительного: она не хотела узнавать новости о сыне от чужих людей. Если чему-то дурному и суждено было случиться, она хотела узнать об этом из первых рук. «Хотя бы это я заслужила!» — повторяла она снова и снова с тех самых пор, как осталась одна с мальчиками. Генри всегда обещал держать ее в курсе. Свое обещание он по большей части выполнял, но последнее время становился все более скрытным, мог пропадать несколько ночей подряд, и это Грете не нравилось.

Что-то случилось с Генри, он как-то внезапно повзрослел. Времена, когда он был мальчуганом, полным затей, казались такими далекими. В детстве, например, ему удавалось продать больше всех билетиков рождественской лотереи Спортивного общества, которая начиналась уже в августе. Генри всегда разносил больше рекламных листков, чем остальные, собирал больше стеклянных бутылок. Он даже организовал мальчишек, живущих в том же доме, и они собирали бутылки вместе, более эффективным способом. Им выделили кладовку, в которую они складывали улов, а собрав несколько сотен, отвозили их на детских колясках в винный магазин.

Но все это было давно. Генри еще занимался боксом, но теперь дикси и девчонки интересовали его куда больше. Это Грета понимала. Генри просто превратился из мальчика в молодого мужчину, и произошло это неожиданно быстро.

Но тем вечером на исходе зимы шестьдесят первого года он ел за двоих, а такое успокаивает даже самую встревоженную мать. Генри спокойно проглотил пять голубцов с брусничным вареньем и столько же картофелин. Лео вяло ковырялся в тарелке, пока Генри с пыхтением отрезал куски сыра толщиной с телефонные каталоги. Но зато Лео учил уроки. Он был таким способным, что в начальной школе его заранее перевели на класс старше. Как говорил дед: сделать бы из них двоих одного мальчишку. В этой ужасной фантазии было зерно здравого смысла.

— Ешьте хетвег, мальчики, — сказала Грета, выставив на стол семлы[19]и теплое молоко. Вероятно, она единственная во всей Швеции, не считая жителей Эланда и ее Стормёнских родичей, называла семлы «хетвег».

Генри проглотил две семлы с горячим молоком, одновременно слушая радио и читая вечернюю газету. Повсюду комментировали Матч, и Генри лишь качал головой. Время Инго прошло безвозвратно. Нечто подобное произошло и с Генри. Его время тоже вышло, и он лег спать. Лео учил уроки на кухне, Грета гладила рубашки, в том числе одну новую: Генри сказал, что купил ее. Под воротничком виднелись инициалы «B. C.». Задумавшись, Грета выгладила эту сорочку особо тщательно. Я бы не удивился, если бы на хлопковой ткани остались влажные следы слез, пусть это и звучит слишком напыщенно. «Почерк тот же самый, хотя рука ничего не весит. Только блокнот надо держать, а то он уплывет из-под рук», — сказал Гагарин. Так и с братьями Морган: их нужно держать, связывать в сценах и эпизодах, чтобы они не уплыли в ледяной космос памяти и сознания, из которого порой отчаянно пытаешься выбраться в неумолимо страшном сне.

Имея слабость связывать события своей жизни со значительными моментами истории, Генри утверждал, что в ту минуту, когда мир узнал, что Юрий Алексеевич Гагарин совершил виток вокруг Земли в космосе, он покоился на коленях Мод. Вероятно, обоим не было дела ни до Гагарина, ни до его полета.

Мод подошла к окну, приподняла штору и взглянула на улицу Эстермальмсгатан и церковь Энгельбректсчюркан, колокола которой пробили девять. Мод жила на улице Фриггагатан, в квартале Лэркстан, в английском доме с кирпичными стенами, увитыми плющом. Ее красивая квартира была уставлена эротическими деревянными статуэтками из Индонезии.

— Весна, Генри! — сказала Мод. — Послушай!

Она открыла окно, и комнату наполнили щебет птиц и запах — знакомый запах разогретых апрельским солнцем крыш и тротуаров.