— «Андресу, куда-то на север. Подонок, мы здесь как раз вспоминаем тебя. Пока мы еще тебя любим и, думаю, будем любить всегда». — Он остановился, по-прежнему не отрывая шариковую ручку от бумаги. — «Кролик говорит, что время проходит, а я думаю, что это вранье. Но если даже это правда, надеюсь, что ты нас по-прежнему любишь, потому что есть вещи, с которыми нельзя расставаться. Иначе нам действительно конец. Мы и так почти все потеряли, но должны спасти то, что любим. Сейчас ночь, и мы здорово надрались, потому что сидим в Кохимаре и пьем ром: Тощий, который уже не тощий, Кролик, который не стал историком, и я, который уже не полицейский и по-прежнему не могу написать мерзостного и трогательного рассказа. По-настоящему мерзостного и трогательного… А ты чем занимаешься или не занимаешься? Посылаю тебе привет и Хемингуэю тоже, если ты его там встретишь, потому что мы теперь записались в хемингуэеведы. Получив это послание, верни бутылку, но полную». — Он подписался «Марио Конде» и передал бумажку Карлосу и Кролику, которые поставили свои имена. Конде аккуратно скрутил бумажку и засунул ее в бутылку. Вслед за этим он снял с головы и стал заталкивать внутрь бутылки черные трусики Авы Гарднер.
— Ты сошел с ума! — возмутился Кролик.
— Друзья мы или не друзья? — возразил Конде, старательно запихивая черную ткань, свисавшую до середины бутылки.
— Вот именно, — подтвердил Тощий.
— Она приплывет к нему как раз в день его рождения, — забормотал Кролик, сделав долгий глоток, и запел: — Поздравляем, Андрес, с днем рожденья…
Когда черные трусики оказались наконец внутри бутылки, Конде заткнул ее пробкой и похлопал по ней ладонью для большей герметичности.
— Дойдет, — убежденно сказал он. — Я уверен, что это послание обязательно дойдет. — И приложился к другой бутылке, ища утешенья в забвении.
Потом он сделал глубокий выдох, распространив вокруг себя пары алкоголя, и, не выпуская из рук бутылку с посланием, попытался залезть на парапет. В конце концов это ему удалось под монотонные завывания Карлоса: «Поздравляем, поздравляем, поздравляем…» Выпрямившись, Конде окинул взглядом бескрайнее море, разлучающее людей и их самые дорогие воспоминания; всмотрелся в грозную россыпь рифов, о которые могли разбиться все иллюзии человека, умножая его скорби. Он отпил еще один глоток во имя забвения и крикнул во всю силу легких:
— Прощай, Хемингуэй!
Потом отвел руку назад и швырнул бутылку в воду. Сосуд с письмом, проникнутым тоской людей, что потерпели кораблекрушение на суше, поплыл вдоль берега, сверкая, словно бесценный алмаз, пока его не подхватила волна и не унесла в темноту, туда, где что-либо можно разглядеть только глазами памяти и желания.
Мантилья, лето 2000 года
