Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
Накануне своей безвременной кончины Клещ вовсю радовался жизни и «зажигал» в местном ресторане. Весь вечер ресторанные музыканты играли для него «Дым сигарет с ментолом» и «Ах, какая женщина, мне б такую».
Под конец вечера, когда однообразный репертуар набил оскомину всем присутствующим, включая музыкантов, объявили антракт. После перерыва музыканты живенько заиграли незаслуженно забытый джаз. Пьяный Клещ на мгновение замер, потом отложил вилку, решительно встал и направился к музыкантам.
— Слышь, Страдивари! Я тебе чё велел лабать?[14]— почти задушевно спросил Клещ гитариста, положив ладонь на струны гитары.
— Вадим Сергеевич, ну сколько можно! У меня от этой попсы уже пальцы болят, — заныл гитарист, который знал необузданный нрав посетителя.
— Пальцы болят? — искренне удивился Клещ. — А ну-ка, покажи руку! — и, не дожидаясь, когда музыкант протянет правую руку, взял его за кисть своей левой рукой и развернул ладонь к своему лицу. — И правда, пальцы у тебя не такие, как всегда, — заплетающимся голосом произнёс Клещ, и, схватив своей правой рукой три пальца гитариста, резко нагнул их назад, на излом. Послышался противный хруст и пронзительный крик музыканта.
Потеряв интерес к гитаристу, Клещ развернулся и нанёс удар кулаком в лицо пианисту. Молодой парень свалился со стула и, встав на четвереньки, попытался подняться, но стоявший рядом Клещ остервенело, дважды ударил каблуком по пальцам рук. Вновь послышался хруст костей и пронзительный крик.
Охрана и метрдотель не вмешивались и со страхом ждали кровавой развязки, но Клещ неожиданно успокоился.
— Надо любить музыку!.. А они мне… пальцы болят… Сволочи! — расстроенно закончил Клещ короткий спич, предназначенный для всех находящихся в зале.
Зал ответил гробовой тишиной. Клещ подошёл к своему столику, бросил на грязную тарелку несколько мятых купюр и, захватив со спинки стула пиджак, покачиваясь, направился к выходу.
На душе у Клеща почему-то стало тоскливо. Он рассеянно пошарил по карманам в поисках очередной дозы кокаина, но ничего не нашёл. От расстройства Клещ заехал в челюсть охраннику парковки, но веселей на душе не стало. Он с трудом завёл новенький «Форд-фокус» и выехал на шоссе через цветочную клумбу.
Около часа Клещ мотался по ночному городу в поисках дозы, но, как назло, известные ему «точки» были закрыты стараниями местных сотрудников наркоконтроля. Наконец в порту повезло: знакомая проститутка указала на стоявший у пирса неприметный автомобиль с потушенными фарами. Клещ купил дозу и тут же, возле автомобиля, жадно втянул порошок ноздрями.
Через минуту он удовлетворённо отметил, что кожа на лице стала нечувствительной, голова онемела, но сознание прояснилось, и мир окрасился в радужные тона. На душе стало легко и радостно. Он со смехом потрепал по плечу наркодилера и с удивлением отметил, как неожиданно похорошела потасканная проститутка, на которую в последнее время «клевали» только оголодавшие после кругосветки моряки, да и то в состоянии сильного опьянения.
— Хочешь, я увезу тебя в царство любви? — с придыханием спросил Клещ, нежно поглаживая её по огрубевшей щеке.
— Хочу! — хрипло ответила портовая шлюха и попыталась жвачкой замаскировать отсутствие переднего зуба.
… В царство любви они не доехали: выехав за город, Клещ прозевал поворот, и они, перемахнув кювет, вылетели на пустырь. Пробежав сотню метров, «Форд-фокус» влетел передними колёсами в какую-то яму и благополучно заглох. От сильного удара их спасли подушки безопасности. Стареющая представительница древнейшей профессии от неожиданности проглотила жвачку и теперь испуганно икала.
— Кажется, я описалась! — констатировала она, косясь на водителя. Клещ, находясь под действием наркотика, молча открыл дверь со своей стороны и, забыв про случайную спутницу, решительно направился в сторону шоссе ловить запоздавшее такси.
Утром Клещ с трудом восстановил в памяти картину прошедшей ночи, после чего направил своих пацанов отбуксировать застрявший на пустыре «Форд-фокус» в ближайший автосервис.
Неожиданно позвонил Клим и срочно вызвал к себе. Клещ поменял помятый после вчерашних злоключений костюм на синие джинсы и траурно чёрную «водолазку», и через полчаса предстал перед выцветшими от лагерной тоски очами старого вора.
Для окружающих Клим вёл скромный образ жизни — так научили его воры довоенной закваски, и он строго придерживался правил: никогда не работал, не имел семью, не служил в армии, не сотрудничал с представителями власти, не шиковал в открытую и избегал всех видов роскоши. Глядя на загородные дома, которые словно напоказ выставляли молодые, дорвавшиеся до власти и денег воры, Клим недовольно морщился.
— Настоящий вор должен блюсти воровской закон не только на воле, но и в зоне, а этих молодых да ранних от роскошной жизни разве оторвёшь? Не пойдут они в зону по доброй воле, не поменяют мягкие перины на тюремную «шконку»[15], а кто «смотрящим» на зоне будет — мы, старики? — неоднократно говорил Клим своим проверенным «корешкам».
Старые сидельцы согласно кивали в ответ, клеймили новые порядки, но время шло, а всё оставалось по-прежнему. С тоской вспоминал Клим старые времена, когда слово вора в законе было превыше всего. Это и был воровской закон. Не то, что шпана малолетняя, но и матёрые, опалённые зоной воры в его присутствии не то что присесть, чихнуть без его разрешения не могли. Теперь всё в прошлом, теперь приходится иметь проверенную охрану. Большие деньги и запредельная роскошь извратили воровские понятия. Теперь жизнь вора в законе стоит каких-нибудь пару сотен тысяч «баксов».
От этих чёрных мыслей сердце старого вора дало сбой, и теперь он под наблюдением молодой сиделки грустно лежал под капельницей в своём неприметном доме, спрятанном среди густых зарослей китайского лимонника на берегу залива. Даже на склоне лет он оставался верен воровскому закону: жил скромно, спал в полглаза, пил не до пьяна, никому не доверял и зоны не боялся. Бывало в его жизни всякое, но раньше сам кровь он не проливал и к «мокрушникам»[16]относился брезгливо. Молодые воры крови не чурались и даже гордились этим. Особенно щедро поливали ею землю-матушку во время «десятилетнего беспредела». Так Клим называл девяностые годы, когда многие воры, почуяв запах больших и очень больших денег, стали негласно вкладывать деньги в организацию банков и различных коммерческих структур. Часто создаваемые ими фирмы являлись лишь прикрытием, но даже это вызывало у Клима глубинный протест.
— Я вор! Вор, а не барыга! — любил повторять Клим. — Я был по жизни вором, вором и умру!
В юности Клим был свидетелем смерти Ворона — вора в законе, коронованного ещё «птенцами Керенского»[17].
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
