Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
Денис и сам себя понять не мог – точнее, он прекрасно мог себя понять и даже мог прописать себе лечение, но ему впервые не хотелось бороться с зависимостями. Он начал понимать одержимость своих пациентов – Кате П. хватило месяца, чтобы стать для своего доктора не только клиенткой, но вдохновением и радостью.
Возможно, дело было в веснушках – мелких золоченых зернышках, присыпавших Катин нос, как пудрой. А может быть, в теплом запахе ее кожи – не то свежевыпеченный хлеб, не то горячее, из-под утюга, белье. Скорее же всего дело было в том, что Катя имела фатальное сходство с девочкой из пионерского лагеря «Салют», безответной любовью к которой юный Мертвецов промучился две смены подряд. Да что гадать! Коллеги Дениса Григорьевича могли злорадствовать и ликовать – доктор пал жертвой болезни и не собирался исцеляться сам.
Прохладным сентябрьским вечером они с Катей бродили по рынку, словно по лучшему из музеев. Ека покупала грибы-лисички – золотистые, как волосы тициановских женщин, гладила громадные головы тыкв, выбирала самые блестящие баклажаны и самые скрипучие, тугие початки кукурузы, завернутые в листья, как в пеленки. Доктор М. нес сумку, доверху набитую дарами природы, и думал, что природа и сама – дар. Как Катя. Как зависимость. Как любовь.
– Интересно, почему так получается, – сказала вдруг Катя, – только научаешься любить эту жизнь, тут же следуют перемены… Просто потому, что ты стал старше, или выросли дети, или нужно сменить работу, развестись, уехать…
– Интересно, что ты говоришь об этом почти теми же словами, что Геня Гималаева, – откликнулся Денис. – Был у нее об этом целый роман.
– Книга? – Катя опустила сумку на асфальт.
– Да, книга. Она ее выпустила еще до того, как…
Тут Денис Григорьевич прикусил язык, но Катя словно не обратила внимания на его оговорку (на самом деле не оговорка, а нарушение всех профессиональных норм и правил). Она подхватила сумку и пошла рядом с доктором-болтуном. Осенний ветерок услужливо приподнял им воротники и подтолкнул в спины – чтобы спешили навстречу прекрасному будущему.
Глава шестнадцатая,
рассказывающая историю домработницы, которая любила ездить в Париж
Ранним утром, когда первые зевающие трамваи выползают из депо, когда мальчишки досматривают сладкие рассветные сны, а собаки крадутся к дверям с поводками в зубах, ранним утром по нашему городу шагают сотни похожих друг на друга женщин. Далеко не каждая из них крашеная блондинка с ногами тридцать пятого размера, и одеты они по-разному, но все равно при этом похожи друг на друга чем-то неуловимым, окутывающим их, будто шлейф. Может быть, это едкий запах моющих средств, впитавшийся в поры и заменивший духи, может быть, вечная и неизлечимая усталость в покрасневших от малого сна глазах, а может быть, подозрительный взгляд, которым они рассматривают уличные лужи, неряшливые заборы и граффити на гаражах: непорядок, который им не под силу устранить. Эти женщины – домработницы, и на протяжении долгих восьми лет Аллочка Рыбакова была одной из них. Худенькая, молчаливая, до ледяной корочки вежливая со всеми, Аллочка никогда не рассказывала, почему взялась за такую работу – но мы сделаем это за нее. Возможно, это будет первый раз в жизни, когда кто-то возьмется сделать работу за Аллочку Рыбакову, привыкшую всегда и все делать собственными руками.
Когда в семью Аллочки (о которой и теперь мало что известно на канале «Есть!») пришли тяжелые времена, она не стала плакать и жаловаться на жизнь, но очень вовремя вспомнила бабушку.
– В конце концов я внучка Аллы Ивановны! – заявила Аллочка матери и через день нашла работу в богатом доме.
Там, в богатом доме, за страшные грехи уволили очередную домработницу: она поставила грязную обувь в шкаф, забыла помыть хозяйкины коврики для йоги и выстирала бельевые кружавки в машине.
Аллочка глубоко вдохнула, а потом выдохнула из себя всю спесь, брезгливость и уверенность в завтрашнем дне. Все, что мешает заниматься унылым повседневным трудом, вылетело из Аллочки вместе с мощным выдохом. Пожалуй, даже слишком мощным для такого хрупкого тельца.
– Какая-то вы тоненькая, – недовольно сказала хозяйка богатого дома, безуспешно сжигавшая мясные балконы, на манер гриба-чаги произраставшие на ее боках и животе.
Йога, тренажеры, потение в сауне, диета, таблетки – и все равно мерзкие балконы грозились перерасти в террасы, а потом подчинить себе всю площадь изобильного хозяйкиного тела. Аллочка смотрелась рядом с ней, как прутик на фоне собора, не прилагая к достижению прутиковости дополнительных усилий.
Хозяйка еще что-то недовольно пробурчала, глядя, как худышечная домработница уходит с ведром в руках в дальние комнаты. Когда же Аллочка окончательно скрылась из виду, обладательница балконов распахнула перед зеркалом халат и вновь начала изучать ненавистные пышные формы.
Аллочка методично отмывала чужую грязь со стенок унитаза, ползала по полу, сметая чужие волосы, и думала о бабушке. Интересно, откуда бабушка могла знать, что однажды Аллочке пригодятся ее уроки? Она и впрямь умела делать все и, что намного важнее, не боялась никакой работы. Она, впрочем, вообще ничего и никого боялась – и в этом они с Аллой Ивановной тоже были схожи.
Алла Ивановна, строгий и неподкупный товаровед серьезного, как гимн, торгового предприятия, была исключительной хозяйкой – настолько исключительной, что многие знакомые хотели бы исключить ее из числа своих знакомых. Проще говоря, хозяйственная одаренность Аллы Ивановны пускала их по тупиковому маршруту зависти, не способной переродиться ни во что вдохновляющее.
– Вчера приходили с работы, – заводила Алла Ивановна любимый монолог, как другие включают дорогую телепередачу, – и все, буквально все хором сказали: «Аллыванна, ну как же у вас всегда чисто! И как всегда вкусно!»
Эти вежливые хоровые «все», которые приходили с работы к Алле Ивановне даже после того, как она вышла на пенсию, – они представлялись маленькой Аллочке слипшимися боками и маленькими, словно шпроты из дефицитной баночки. Хотя для Аллы Ивановны шпроты были не дефицитом, а прозой жизни – и она очень страдала, что любимая внучка не ценит достигнутых бабушкой пищевых благ, а трескает бедняцкие продукты – черный хлеб с солью и твердые, как принципы советского человека, баранки. Загадочных «всех» Аллочка так ни разу и не увидела – для посещений они выбирали дни, когда девочки не было.
Аллочка любила сверкающую, как хрустальная шкатулка, бабушкину квартиру, набитую ценными вещами – их товароведу дарили по случаю и продавали в ответ на прямую просьбу. И, конечно, девочка очень хотела бы увидеть, как синхронно склоняются – будто в балете – головы вежливых «всех», как они восторженно складывают губы колесиком и прижимают к груди ладони с выпрямленными пальцами – словно пытаются остановить рвущийся на волю крик.
Бабушка терпеливо учила Аллочку всему, что умела делать сама. Как мыть окна, чтобы на них не оставалось разводов, как гладить рубашки, чтобы на рукавах не было складок, как сварить такой борщ, чтобы муж забыл шляться по друзьям и шел домой на запах, как собака на голос хозяина. Этот абстрактный муж в бабушкиных домашних лекциях был самым популярным персонажем, а живой и морщинистый, как старое яблоко, дедушка Володя упоминался редко – то ли не дотягивал до звания мужа, предпочитая ухоженным комнатам родного дома далекий замшелый гараж (и даже борщ не помогал!), то ли просто надоел Алле Ивановне за долгую совместную жизнь. Дедушка Володя сидел в гараже с мужиками почти каждый вечер – маленькой Аллочке гараж представлялся чем-то очень позорным, но когда она видела дедушку по возвращении, то каждый раз об этом забывала: дед лучился счастливыми морщинками и обязательно вручал карамельку с отбитыми боками.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
