Книга Любовь без слов - Наталья Нестерова

Позвонив Елене Храпко, сославшись на Оксану Федоровну и представившись, Антон спросил ее отчество. Обращаться к немолодой женщине по имени было бы фамильярно.

– Елена Петровна. Мне говорила о вас Оксана, сказала, что Игнат умер. Какая-то жуткая история с чумой в Африке.

– Я хотел бы рассказать вам лично.

– Не вижу в этом необходимости.

– У меня есть поручение от Игната Владимировича, посмертная воля. Он просил передать вам деньги.

– Хорошо, приезжайте, – согласилась женщина.

Деньги, как водится, решали все.

Антон ожидал увидеть женщину замордованную, несчастную, бедную. С вечным укором в глазах, с ненавистью к тем, кто богат, беспечен, и к тем, кто много лет назад родил здорового ребенка, а теперь нянчит внуков. Словом, ухудшенный вариант Оксаны Федоровны. Но ему открыла дверь пожилая женщина без тени застарелой обиды на лице. И она была красива. Конечно, не так, как Куститская, никакой искусственной лакировки. Седая голова, и морщинок много. Потом, когда Елена Петровна несколько раз улыбнулась, ее морщинки становились заметнее, но они разбегались по краю лица, оставляя щеки с кожей бархатной белизны гладкими. Ее морщинки были добрыми, как у бабушки из старой киносказки. Паутинки морщинок окружали глаза пронзительного синего цвета. Казалось, что необычная синева обеспечивается миниатюрными фонариками, спрятанными за зрачком. Эти мудрые глаза видели человека насквозь.

Чтобы задобрить Елену Петровну, Антон купил коробку конфет и плюшевого мишку в подарок больному ребенку. Конечно, ребенку уже за тридцать, но ведь не духи нести.

Он поздоровался и протянул свои презенты, и Елена Петровна после короткого раздумья приняла их.

– Проходите, – пригласила она, – вытирайте ноги. Сюда, пожалуйста!

Она провела его на кухню, положила подарки на стол и вышла. Антон протиснулся вокруг обеденного столика и опустился на самый дальний табурет в углу, как бы показывая, что расположился здесь надолго. Елена Петровна появилась на пороге. Впереди себя она толкала инвалидную коляску, в которой сидела девушка-старушка, одетая в спортивный костюм. Ей можно было дать и восемнадцать, и шестьдесят лет. Лица умственно отсталых людей навсегда сохраняют детскость, потому что отпечаток времени на лице гораздо слабее тех следов, что оставляют пережитые эмоции. Антон с трудом выдавил улыбку, изо всех сил маскируя свою брезгливость. Руки инвалидки были скрючены в локтях, кисти болтались, ноги висели тряпками. Она походила на большую куклу, неисправимо сломанную вандалом. Голова наклонена к плечу, подбородок чуть задран кверху, глаза такого же синего цвета, как у матери, один смотрит в потолок, другой – в пол, сильнейшее косоглазие.

– Катенька, это Антон. Он принес тебе медвежонка. – Елена Петровна взяла игрушку и положила дочери на колени.

– Привет! – хрипло поздоровался Антон.

Катенька вдруг задергалась, ноги и руки конвульсивно трепетали, голова тряслась, рот открывался и закрывался, шлепали губы, выдавая невнятное бульканье.

– Она сказала вам «спасибо», – пояснила Елена Петровна. – Доченька, посидишь с нами или в комнату тебя отвезти?

«Отвезите, ради всего святого!» – мысленно взмолился Антон.

Катино тело снова судорожно завибрировало, из перекосившегося рта потекла слюна и вырвался горловой клекот.

– Вот и хорошо, – Елена Петровна подкатила коляску поближе к столу. – Побудь с нами. – Промокнула салфеткой дочери подбородок и села рядом. – Мы вас слушаем, Антон.

Он забыл включить диктофон, не мог смотреть на увечную девушку. Антон всегда интуитивно избегал любой боли: своей, чужой, телесной, духовной. Он боялся врачей, больниц, не переносил кладбищ, терпеть не мог людей, рассказывающих о своих недугах. В нем жил суеверный ужас, защита от которого была сродни детской уловке: если закрыть глаза, то плохое исчезнет.

– Вы хотели передать деньги, – напомнила Елена Петровна.

– Да, да, – Антон принялся суетливо шарить по карманам. – Вот! – протянул он конверт.

Елена Петровна открыла конверт, пересчитала купюры.

– Тысяча долларов, – усмехнулась она. – Щедро!

Издевка, прозвучавшая в ее голосе, несколько отрезвила Антона. Он стал с пулеметной очередью выстреливать вопросы:

– Игнат Владимирович вам помогал? Вы долго прожили вместе? Как он отнесся к тому, что ребенок родился нездоровым? Кто виноват в болезни Кати? Где вы с ним познакомились? Вы знали, что он уже был женат? Какие чувства вы испытывали к Игнату?

Сыпать вопросами вне всякой логики, не дожидаясь ответов, было непрофессионально, если не сказать глупо.

– Зачем вам это? – удивленно подняла брови Елена Петровна.

– Я пишу о Куститском книгу. Его жена, вдова, заказала.

– Книгу? – покачала головой Елена Петровна, мол, у богатых свои причуды. – Боюсь, что главу, посвященную нашим отношениям, лучше пропустить. Она не сделает чести герою мемуаров. О покойных плохого не говорят, а хорошего мне сказать нечего. Игнат был исключительно талантливым, прямо-таки гениальным лицемером.

– И все-таки расскажите мне подробнее, – настаивал Антон.

Елена Петровна смотрела на прыткого молодого человека с улыбкой. Рассказать? Тебе, который косится на мою дочь с плохо скрываемым отвращением? Рассказать, чтобы прихоть богатенькой вдовы удовлетворить? Даже если я разоткровенничаюсь, ты переврешь мою исповедь. Наверное, Антон журналист. Среди их братии встречаются гнусные типы: настырные, безапелляционные в суждениях, способные любые факты подогнать под заготовленную идею.

– Увольте! – отрезала Елена Петровна.

– Хотя бы несколько слов.

– Нет! Не просите. У вас есть еще какие-либо поручения?

– У меня будут большие проблемы, если не возьму интервью.

– Хотите, чтобы я вам посочувствовала?

– Да! Скажите, как вы относились к Игнату Куститскому?

– Год любви и сорок лет отвращения.

– После рождения Кати появилось отвращение?

– Послушайте, Антон! Откровений вы от меня не дождетесь. Ни на какие вопросы больше отвечать не буду. Коль ваша миссия выполнена, не смею задерживать.