А потом… потом я не помню ничего, кроме одуряющей темноты, полной странных видений, которые громоздились передо мной, точно бесконечные нелепые сны, и тут же исчезали. Сквозь сон я еще чувствовала холод, тряску, неудобное ложе, топот и ржание лошадей, потом что-то затрещало, как старая сухая шкура, и чье-то лицо склонилось надо мной низко-низко, разя перегаром, и нечто колючее оцарапало мне щеку — похоже, какое-то грубое одеяло. Наконец наступила полная тишина, и я снова провалилась в сон — самый глубокий сон в моей жизни…
Прошло несколько часов. Скорее всего, разбудило меня тиканье часов. Известно, что многие часы, особенно настенные, имеют свой характер, свои отличительные черты — они, например, могут быть дружелюбными или злобными. И я не вижу причин сомневаться в этом, тем более в наш век чудес, когда естествознание каждый день ставит печать на очередной открытой тайне. Я узнала эти часы, и это меня совсем не обрадовало. Узнала их зловещий хрип или скрип, доносившийся откуда-то из глубин обветшавшего старинного корпуса, — казалось, им приходится собирать силы, чтобы в очередной раз сказать свое «тик-так». Во всяком случае, тикали они так медленно и мрачно, словно каждый удар маятника мог оказаться для них последним, как и для нас, впрочем…
Да, это были часы из дядиного охотничьего домика! И мы с Шарлоттой, бедные пленницы, находились там же!
Сон мгновенно слетел с меня. И я обнаружила, что лежу на ковре перед камином, плотно завернутая в несколько одеял, — настолько плотно, что не могу пошевелиться. А может, меня связали? Я попробовала выпутаться из одеял, но не сумела, и паника охватила меня, но вскоре я убедилась, что, по крайней мере, веревками меня никто не связывал. Огонь в очаге не горел, и в домике стоял жуткий холод. Я села. Шарлотта лежала рядом, точно так же замотанная в одеяла. Я потрясла ее за плечо, и от этого небольшого движения меня вдруг ужасно затошнило и болезненно застучало в висках. Шарлотта никак не просыпалась, а у меня не было сил ее тормошить, и я опять прилегла, вся дрожа от холода и дурного самочувствия.
Тьма вокруг оказалась не такой уж густой. В небольшое окно был виден темный густой лес, на который печально и лениво струила свой свет луна. Когда пульсирующая боль в висках немного притихла, я огляделась, воспользовавшись неясным мрачноватым светом выглянувшей луны, и поняла, что мы здесь одни. По углам таилась густая тьма, имевшая форму каких-то странных сгустков, похожих на морды уродливых горгулий. На самом деле это были охотничьи трофеи, развешанные на бревенчатых стенах хижины, — головы медведей и рогатых оленей, безжалостно убитых дядей Генрихом и его предшественниками. И мне казалось (хотя это, конечно, была всего лишь моя фантазия), что стеклянные глаза мертвых животных сверкают столь же холодно и свирепо, как глаза графа Карлштайна. Мне чудилось, что убитые звери беззвучно кричат на разные голоса: МЫ — ЖЕРТВЫ, ЖЕРТВЫ! И ВЫ ТОЖЕ СТАНЕТЕ ЖЕРТВАМИ…
Я нашла руку Шарлотты и яростно ее стиснула. С громким, но каким-то придушенным криком она проснулась, села и, как и я чуть раньше, тоже схватилась за голову.
— Ох, Люси! Где это мы? И что у меня с головой?.. Меня ужасно тошнит… — И она, рухнув на ковер, скорчилась, поджав к животу ноги.
Я уже решила, что сейчас ее вырвет, но спазм прошел, Шарлотта вздохнула, немного расслабилась и пробормотала:
— Ох, как у меня жутко болит голова!..
— Я думаю, нас чем-то отравили, Шарлотта. Подмешали снадобье в вино.
— Ох, я знаю… знаю: это был яд!
— Нет, не яд, просто какое-то снотворное снадобье. Я не помню ничего с той минуты, как мы начали есть…
— А я помню, что этот противный Снивельвурст меня всю обчихал! Ой, а что же мы теперь будем делать?
Я снова села — на этот раз стараясь не делать чересчур резких движений — и посмотрела на часы. Почти половина двенадцатого! До полуночи оставалось всего полчаса…
— Смотри, Люси! Самое время для них! — Шарлотта тоже посмотрела на часы. — Они вот-вот будут здесь!
— Возможно, эти часы спешат. Я даже уверена, что спешат. Не может быть, чтобы уже пробило половину двенадцатого. — Я очень старалась говорить спокойно.
Но Шарлотта уже вскочила на ноги, не сводя глаз со стрелок на циферблате. И сразу же, словно почувствовав наше присутствие, часы издали противное злобное жужжание — мы даже невольно отступили назад — и пробили половину двенадцатого, а потом, как нам показалось, с омерзительным удовлетворением вздохнули, когда пружина внутри них ослабла.
— Ну и что же нам все-таки теперь делать? — снова спросила Шарлотта и подбежала к окну.
А я подошла к двери. Дверь была заперта. Окно забрано решеткой. Нет, выбраться отсюда невозможно… Обойдя комнату кругом, мы одновременно сошлись в самом центре, растерянно озираясь и сходя с ума от страха.
— Надо как следует подумать, Шарлотта. Нельзя же просто так сдаться, заливаясь слезами. Мисс Давенпорт такое поведение наверняка не одобрила бы! Послушай, а что, если попробовать вскарабкаться по каминной трубе?
Через секунду мы обе уже стояли на коленях перед камином, вглядываясь в черноту дымохода. Ох, если бы только не было так темно! Если б эта тьма не казалась нам кишащей всякими ужасами и опасностями! Мы ощупали покрытые сажей стенки дымохода… Нет, слишком узко! Это была какая-то узкая щель, а не обычная гостеприимная труба, по которой можно запросто спуститься с крыши и сесть у огня.
Что дальше? Сможем ли мы взломать дверь?
Нет, дверь здесь слишком прочна, да и нет такой мебели, которую можно было бы использовать как стенобитное орудие, даже если б у нас хватило на такие подвиги сил. Но у нас и сил явно не хватало…
Окно? Может быть, попробовать протиснуться сквозь прутья решетки?
Нет, это было совершенно невозможно. И стекло разбить не удалось — прутья решетки оказались переплетены слишком часто и вставлены в новые крепкие рамы. Вот тут-то я и поняла, до чего же гнусным типом оказался наш дядя! Прекрасно зная, что мы попытаемся бежать, он перекрыл нам все пути к спасению и оказался в этом отношении чрезвычайно предусмотрительным. Учел даже мельчайшие детали, вроде решеток на окнах. Отчаяние охватило меня. Казалось, он подумал обо всем на свете. Мы были совершенно беспомощны…
— Люси, — прошептала Шарлотта, — что же он с нами сделает?
Мне не нужно было спрашивать, кого она имеет в виду: Замиэля, конечно.
— Не знаю я! Ну, не знаю! — Я была так испугана, что голос мой прозвучал сердито.
— Он разорвет нас на куски… — сказала Шарлотта, и голос ее показался мне совсем слабым, почти беззвучным. — А его гончие псы… Я видела, что делают гончие псы со своей жертвой…
— Ох, и я тоже видела! Перестань, Шарлотта! Пожалуйста, перестань! Ничего с нами не случится. Мисс Давенпорт сказала…
Шарлотта снова скрючилась на полу, натянув на себя одеяло. Может, от холода, а может, от страха. Меня тоже терзали и холод, и страх, и мне очень хотелось последовать ее примеру. Но я подумала о мисс Давенпорт и о Хильди, которые сейчас наверняка спешат нам на помощь, и выглянула в окно. Но увидела лишь мрачные ряды сосен. Даже если мы и сумеем выбраться из дома, то вряд ли будем в большей безопасности в этом лесу.
