Он вообще был крайне неконфликтен, считал, что не к лицу большому начальнику и уверенному в себе человеку с кем-либо ссориться. Начальником он, естественно, не был и уверенным в себе человеком тоже. Низкорослый сорокалетний мужчина, не достигший в жизни ничего особенного, ужасно страдал от своей нереализованности. Альберт слыл добродушным простаком. В отделе его никто не воспринимал всерьез; относились к нему, как к мыши: пользы никакой, но и вреда не приносит. Все его многочисленные идеи и предложения вызывали у коллег улыбку. Начальство сразу отмахивалось — замечательные мысли, иди воплощай, потом доложишь. Уметь бы воплощать. Он — генератор, разработчик планов и сложных комбинаций, а выполнить — это каждый может, вон молодняка сколько, пусть бегают. Но он не начальник, приказывать не может, разве только предложить, посоветовать, в каком направлении следует рыть землю. Оперативники его слушали, кивали в ответ и торопились кто куда ловить преступников.
В одиночестве, с важным видом сидя за столом в высоком (чтобы выглядеть рослым) кресле, Боярчиков чувствовал себя комфортно. Сейчас он был шефом, руководителем, министром внутренних дел, мэром и еще бог знает, какими должностями и регалиями награждала его услужливая фантазия.
Когда хитрый Луценко сбагрил ему питерских сыщиков, Альберт очень обрадовался: командированные-то от него никуда не денутся, будут внимать его речам. И, только выслушав до конца, смогут понять и оценят, насколько глубоко мыслит он, капитан Боярчиков.
Носова бесила манера капитана сложно отвечать на простые вопросы. Саша ходил из угла в угол, ему так и хотелось подтолкнуть Боярчикова, чтобы тот изъяснялся быстрее. Альберт же, напротив, говорил с излишними паузами после каждого предложения, сопровождая их многозначительными взглядами, мол, вы со мной солидарны, не правда ли? Он начал издалека и, когда приблизился к сути вопроса, Саша дошел до той опасной грани ожидания, после которой возможны непредсказуемые поступки. Спокойный Шубин неподвижно сидел на гостевом диване. Если бы не открытые глаза, можно было бы подумать, что тот спит.
— Когда вы Рузанцева упомянули, я решил, что вас магнат интересует. Он в сентябре скончался. Весь город только об этом и говорил. Жаль, хороший был человек.
— От чего он умер, его убили?
— Сначала ходили разные толки: одни говорили, что его отравили, другие, что зарезали, некоторые уверяли, что он утопился. Чего только не выдумывали.
— Так что там на самом деле? — поторопил нетерпеливый Носов.
— Щас скажу. Щас, щас… — Боярчиков поудобней уселся в кресло. Он скрестил перед грудью руки и продолжил рассказ: — Николай Георгиевич был из той породы людей, что отдавались работе без остатка. Настоящий трудоголик, он совершенно забывал отдыхать и безалаберно относился к своему здоровью.
Когда у него обнаружился рак, было уже поздно — слишком запустил. Никакие деньги не помогли, а их у него было достаточно. Он был очень богат.
— Это мне начинает нравиться, — сказал Анатолий, — кому же достанется все состояние?
— Надо полагать, родственникам, но не факт. Рузанцев оставил завещание.
— И какова же последняя воля усопшего?
— Если б кто знал. Его огласят лишь через месяц. Это условие Николая.
* * *
Они без труда нашли адвоката Марка Аврельевича Шульца. Душеприказчик Рузанцева пригласил оперативников в свое бюро. Судя по тому, что Шульц обосновался в одном из престижных мест города — возле Потемкинской лестницы, дела его шли неплохо.
Статный, одетый с иголочки мужчина средних лет принимал их в со вкусом обставленном кабинете. Марк Аврельевич был сама любезность: предложил гостям пирожные и ароматный чай. Сдержанный Шубин хотел по привычке отказаться, но Саша его опередил:
— Что вы, конечно же, будем, мы как раз не позавтракали.
За чаепитием разговор пошел веселее.
— Там нет никакого криминала, — степенно рассказывал Шульц, — Николай Георгиевич умер от рака. К сожалению, он был слишком беспечен. Вот если бы обратился чуть раньше, тогда бы его спасли. А так, — адвокат развел руками, — оставалось жить всего несколько дней.
— Он составил завещание?
— Именно. Это закономерный шаг в его положении.
— Мы бы хотели с ним ознакомиться.
— Вынужден вам отказать, — сказал Марк Аврельевич, — я не могу нарушить своего слова. Огласить волю завещателя можно будет лишь через двадцать шесть дней.
— Вы чего-то не понимаете, — жестко произнес Шубин, — к вам пришли не из дешевой газетенки за свежими сплетнями. Мы расследуем преступление.
— Погоди, Толя, — остановил товарища Носов. — Марк Аврельевич, насколько я понимаю, вы обещали покойному, что о его завете раньше времени не узнают заинтересованные лица. А мы при исполнении, нас можно в расчет не брать.
Саша сообразил, что с адвокатом привычные методы не пройдут — это не какой-нибудь мазурик, на которого достаточно рыкнуть. Перед ними человек юридически образованный, к нему подход нужен.
— Чего не сделаешь ради правосудия, — сдался Шульц после некоторого колебания. Он открыл сейф и вынул из него конверт.
Прочитанное заставило удивиться даже видавшего виды Шубина. В голове Анатолия сразу же, как мозаика, стала складываться картина преступления.
Носов тоже был удивлен. Но на него содержание завещания произвело не слишком сильное впечатление, как будто молодой оперативник о нем знал уже заранее.
* * *
Юрий и Артем Рузанцевы были похожими, но лишь внешне: погодки двадцати двух и двадцати трех лет, оба невысокие, светлоглазые, примерно одинакового плотного телосложения. Юрий с детства увлекался искусством. Он рано начал самостоятельную жизнь. По характеру замкнутый, не любил шумных компаний, всегда был погружен в творчество.
Артем же, напротив, до сих пор не мог найти своего места в жизни. После школы в институт не пошел, от армии уклонился, праздно проводил время, находясь на иждивении отца. Николая Георгиевича Рузанцева такое положение не устраивало. Не то чтобы его тяготило содержать взрослого сына — Николай мог себе позволить, не беспокоясь, прокормить не одну семью — он терпеть не мог бездельников. И особенно тревожило, что лодырем является его сын.
Нельзя сказать, что Николаю Георгиевичу профессия Юрия пришлась по душе — все же мужчина должен заниматься серьезным делом. Но препятствовать не стал — это его выбор, жить ему, главное, не тунеядствует. Он уважал старшего сына за целеустремленность: участь начинающего художника не сладка, безденежье — типичный спутник молодого творца. Николай Георгиевич иногда помогал Юрию, хотя тот никогда ни о чем не просил. Жил живописец очень скромно, один в крохотной квартирке на Карантинной улице.
В старой части города в основном двух-трехэтажные дома из ракушечника. Дом Юрия желтый, в два этажа; двор-колодец, закрывающийся на ночь большими металлическими воротами. Ни единого подъезда — все квартиры со своими входами-пристройками. На второй этаж — отдельные лестницы снаружи здания. Во дворе виноград, белье на веревках и кошки на подоконниках.
