и была хранительницей мира и «свобод». Несмотря на то, что над ней неоднократно сгущались тучи (в 1478 г., когда после провала заговора Пацци врагом Флоренции стал сам папа, поддерживаемый Арагонской династией Неаполя, и в 1482 г., во время войны между Венецией и Феррарой), Лоренцо удалось избежать повторения крупных военных конфликтов наподобие тех, которые происходили на Апеннинском полуострове в первой половине XV в.
Как уже отмечалось, политическая гегемония Флоренции явилась следствием ее интеллектуального первенства, что, однако, еще не означало абсолютного превосходства в этой области. Как и в предыдущие столетия, история искусства и общественно-политической мысли Италии во второй половине XV в. отличалась многообразием форм и выражений. Живопись творившего главным образом в Мантуе Андреа Мантеньи значительно интереснее причудливых росписей капеллы Палаццо Медичи кисти Беноццо Гоццоли, а в чем-то (если позволено подобное сравнение) и знаменитого Сандро Боттичелли с его слегка вычурным изяществом.
Конечно, провинциальный поэт, уроженец Эмилии Маттео Мария Боярдо, граф Скандиано (1441–1494), развлекавший двор д’Эсте в Ферраре поэмой о жизни «Влюбленный Роланд», не обладал блеском и изяществом Анджело Полициано[168], главного украшения двора Медичи. Между тем его произведения намного естественнее и правдивее лицемерных пасторалей, которыми зачитывался Лоренцо Великолепный. Наконец, аристотелизм и аверроизм падуанской школы, оказавшие огромное влияние на творчество Пико делла Мирандолы[169], а в конце века — и на дерзкую философию Помпонацци, вовсе не уступали по фундаментальности учения флорентийскому неоплатонизму. В каждом из итальянских городов работали талантливые мастера, были открыты блестящие университеты и прославленные академии — в Милане, где правили Сфорца, останавливался и работал Леонардо да Винчи; а также при дворах д’Эсте в Ферраре, Монтефельтро в Урбино, Арагонской династии в Неаполе. Однако только во Флоренции искусство и общественнополитическая мысль достигли в своем развитии такой полноты и концентрации. А потому флорентийцы по праву гордились успехами и преемственностью культуры родного города.
«Какой еще город, — писал Салютати в инвективе против Антонио Лоски, — не только в Италии, но и во всем мире обладает столь же неприступным кольцом крепостных стен, столь же надменными дворцами, нарядными храмами, изящными зданиями <…> где еще вы встретите подобное разнообразие товаров, живость и смекалку торговцев? Где творили знаменитые люди… Данте, Петрарка, Боккаччо?»
Любовь к словесности граничит в этих строках с патриотизмом и гордостью флорентийцев за свой город. Именно эти чувства, нашедшие свое отражение, в частности, на страницах «Восхваления города Флоренции» Леонардо Бруни, и придали флорентийской культуре поистине широчайший размах, способствуя ее дальнейшему развитию.
На протяжении XV в. в различных итальянских городах существовала настоящая диаспора флорентийских мастеров. Как уже отмечалось, они участвовали в росписи Сикстинской капеллы. Что касается архитектуры, то математик конца столетия Лука Пачоли утверждал, что любой, кто задумает построить здание, должен обратиться к опыту Флоренции. Кроме того, родом из города лилии были Росселлино[170], архитектор Палаццо Венеция и Пиенцы, Джулиано да Майано, построивший для правителей Арагонской династии Неаполя Капуанские ворота и храм в Лорето, а также Филарете, автор величественного здания Оспедале Маджоре в Милане. Между тем Флоренция удерживала пальму первенства не только и несколько в искусстве, сколько в языке и литературе. Тот факт, что флорентийские гуманисты (особенно Леон Баттиста Альберти) использовали в своих трактатах как латынь, так и вольгаре, придал последнему ту четкость, логику и связность, благодаря которым именно ему, в отличие от любого другого итальянского диалекта, было суждено стать литературным языком итальянского интеллектуального койне. Таким образом, предпосылки провозглашенной теоретиками языка в начале XVI в. победы флорентийского наречия выявились еще на протяжении XV в.
Так, уроженец Марке Филельфо утверждал, что «во всей Италии особенно восхваляют язык этрусков», а прибывший во Флоренцию проповедник Бернардино да Фельтре просил прощения у собравшихся за умение излагать свои мысли лишь «на языке Евангелия», на «искусном языке Флоренции». Таким образом, если даже не флорентийцы высказывали подобные суждения, нетрудно представить, как превозносил materna lingua[171] Лоренцо Великолепный и как воспевал Полициано «богатство и изящество» тосканского наречия. И наконец, не на флорентийском ли диалекте писали Данте, Петрарка и Боккаччо? Для тех, кто, как гуманисты и эрудиты той эпохи, считал язык главным образом инструментом литературы, средством общения ученых, это был решающий довод. По их мнению, лингвистическое превосходство флорентийского наречия вытекало из первенства литературного. Неслучайно в числе первых печатных книг, вышедших из итальянских типографий в 1470–1472 гг., сочинения трех великих классиков занимали особое место. Таким образом, «революционное» изобретение Гутенберга также укрепило позиции флорентийской культуры.
Язык и литература стали средством распространения идей флорентийского гуманизма. Однако они уже мало походили на идеи «гражданского» гуманизма времен Колюччо Салютати и Леонардо Бруни. Как в культурной, так и в политической жизни Флоренции произошли существенные перемены.
Безусловно, самым интересным представителем флорентийской культуры второй половины XV в. был Джованни Пико делла Мирандола. Человек богатейшей эрудиции и широких знаний, воспринявший в юности аристотелизм и аверроизм падуанской школы, а позднее — флорентийский платонизм, он был неутомимым исследователем, и это наложило отпечаток на его жизнь и творчество. Автор написанной в 1486 г. «Речи о достоинстве человека», выдержки из которой стали достоянием классической прозы и гуманистической мысли («Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению»[172]), Пико делла Мирандола стал в конце жизни сторонником Савонаролы.
Фигура основоположника и главы флорентийской Платоновской академии Марсилио Фичино (1433–1499) не столь многопланова и объемна, как фигура Пико делла Мирандолы, однако его учение выражает концепцию целой философской школы. Фичино был одним из крупнейших авторитетов своего времени. Он общался с выдающимися учеными Европы, его сочинения пользовались огромной популярностью. В процессе перевода и изучения произведений Платона «через» Плотина[173] он создал философскую систему, в которой платонизм и христианство наряду с элементами герметизма[174] и магии соединялись в идеале благочестивой философии, или «Платоновской теологии» (таково название крупнейшего из его философских сочинений). Суть этой концепции заключалась в том, что ученый должен стать христианином, а христианин — ученым. Только тот, кто сопричастен Богу, наделен безграничной мудростью, а мудрость — удел немногих. Так возник идеал аристократической культуры, склонной к созерцательности. Фичино и его школа не только ставили под сомнение выдвинутую первыми флорентийскими гуманистами
